Обещание

одеялами – Ангелина Иванна.

АННОЧКА ИВАННА. Анна, я так и знала, чем это кончится. Сначала ты ведешь беспорядочный образ жизни. Потом всю ночь стоишь на сквозняке, кого-то выглядывая. Потом ты заболеваешь, а вот теперь умираешь. Как тебе только не стыдно, Анна.

(Молчание.)

АННОЧКА ИВАННА. Как сказал поэт: «а ты живи, как будто там внутри/ не этой смерти пухнущий комочек,/ не костный мозг и не подкожный жир,/ а так, как будто там/ какой-то жар цветочный,/ цветочный жар, подтаявший пломбир». Давай обсудим прочитанное, Анна, давай обсудим.

(Молчание.)

АННОЧКА ИВАННА. Какая же ты все-таки сволочь, Анна. Я всегда хотела, чтобы ты была счастлива. В конце концов, тебе не в чем меня упрекнуть. Разве я виновата, что у тебя нет детей?

(Молчание.)

АННОЧКА ИВАННА. Нет, я все понимаю, я тоже иногда грущу и думаю о высоком. Но разве жизнь ограничивается только борьбой и чужими любовниками? Это же не так! Вот посмотри на меня. В жизни есть масса других полезных вещей.

АНГЕЛИНА ИВАННА (из-под одеял). Какие же у тебя ужасные ноги, Аня.

(Анночка Иванна поражена, она сначала смотрит себе на ноги, потом на одеяло.)

АННОЧКА ИВАННА (патетически). Неправда. Я прожила прекрасную жизнь, понимаешь: прекрасную жизнь. Меня все любили. Меня любил муж, мой покойный Николай Степанович, меня любили дети, сослуживцы и сослуживицы...

АНГЕЛИНА ИВАННА (вылезая из-под одеял). Николай Степанович тебя не любил.

АННОЧКА ИВАННА. Нет, любил.

АНГЕЛИНА ИВАННА. Нет, не любил.

АННОЧКА ИВАННА. Нет, любил.

АНГЕЛИНА ИВАННА. Как же он мог тебя любить, когда спал со мной. Два раза.

АННОЧКА ИВАННА (плачет). Но не всю же жизнь, не всю же жизнь. Все другое время, когда он спал со мной, он ужасно меня любил. (Визжит.)А ты просто завидуешь, что он всю жизнь спал со мной! Сука! Сука!

АНГЕЛИНА ИВАННА (саркастически).Да уж, есть чему позавидовать. (Пауза.) Ну прости, Аня. Я совсем не хотела тебя обидеть.

АННОЧКА ИВАННА (успокаиваясь). Да-а? (Вздыхает.) Значит, мне показалось. Но все одно, Анна: с тобой стало невозможно разговаривать. Ты на всех бросаешься, как волчица. Это не доведет тебя до добра.

Как будто в подтверждение ее слов дверь вдруг распахивается, дует замогильным ветром, на пороге стоит каменный Николай Степанович. «Дай руку мне, – говорит каменный Николай Степанович помертвевшей Ангелине Иванне, – дай руку мне».

АНГЕЛИНА ИВАННА (подавая руку). О, как тяжело! Оставь меня! Пусти. Мне больно, больно.

Они проваливаются.

Потом на подъемной театральной машине они подымаются и раскланиваются. Медленно опускаются. Потом появляется одна Ангелина Иванна, принимает аплодисменты, цветы, посылает воздушные поцелуи публике – и наконец-то проваливается уже навсегда.

ГОЛОС ИЗ-ПОД ЗЕМЛИ. Анечка, Анечка... Какие же у тебя ужасные ноги!

Занавес.

ИНТЕРАКТИВНЫЙ ВЫПУСК (или реквием по моим литературным кумирам)

Пепел Настасьи Филипповны и Хлестакова стучит в моем сердце,
вот я и мечусь между пошлостью и позором,
между двумя полюсами национального самосознания
(а я всегда был чудовищно национален).
ВОТ, ГОСПОДА, В ЭТОЙ ПАЧКЕ СТО ТЫСЯЧ.
ТАК ВОТ Я ЩАС БРОШУ ЭТУ ПАЧКУ В ОГОНЬ,
А КТО-ТО (КОГО Я НАЗНАЧУ)
ПОЛЕЗЕТ ЗА НЕЙ, БЕЗ МАНЖЕТ И ПЕРЧАТОК.
ВЫТАЩИШЬ – БУДЕТ ТВОЯ.
НЕ ВЫТАЩИШЬ – НА ХЕР СГОРИТ.
А МЫ ПОКАМЕСТ НА ДУШУ ТВОЮ ПОГЛЯДИМ,
КАК ТЫ ЗА МОИМИ ДЕНЬГАМИ В ОГОНЬ-ТО ПОЛЕЗЕШЬ.
и дело не в том, что, конечно же, я нарываюсь
и когда-нибудь точно нарвусь (мне уже обещали),
и дело не в том, что экстрема – единственный вид
спорта – где я утверждаю (бедняжка) свою маскулинность;
да и даже не в том, что ПРОНЗИТЕЛЬНЫЙ РАДУЖНЫЙ мир
сам кого хочешь унизит – причем забесплатно
(как это там говорят: ТЫ УЖ НАС ИЗВИНИ,
МЫ ТУТ ТЕБЯ ПОТОПТАЛИ, ПОМЯЛИ НЕМНОЖКО,
НО МЫ ЖЕ ЗАБЫЛИ, ЧТО ТЫ-ТО ЖИВЕШЬ В БЕЛЬЭТАЖЕ,
И МЫ ЖЕ НЕ ЗНАЛИ, ЧТО ЭТО ТЕБЯ ОГОРЧИТ –
я так и подумал)
но разве это что-то меняет
ВЕДЬ БУДУЧИ ВСЕ ЖЕ В ДУШЕ
БОРЦОМ ЗА ПРАВА ЧЕЛОВЕКА,
ПЕРЕРАСТАЯ СВОЮ СЕКСУАЛЬНОСТЬ,
ЧРЕЗМЕРНОСТЬ, ЖЕЛАНИЕ ВСЕХ ПОДЧИНИТЬ И ПОСТРОИТЬ –
о если бы только спросили меня (да кто ж меня спросит)
какой же должна быть в натуре
наша привычная жизнь
(но уже без тебя и уже не твоя понимаешь)
Я БЫ ОТВЕТИЛ ТОГДА – НИ СЕКУНДЫ НЕ МЕДЛЯ
Я БЫ ОТВЕТИЛ ТОГДА (извините):
СЧАСТЛИВОЙ, СЧАСТЛИВОЙ, СЧАСТЛИВОЙ.

* * *

.............................................................................................
............... ..............................................................................
......................................................................... ....................
.............................................................................................
......................... ....................................................................
Так дымно здесь
и свет невыносимый,
что даже рук своих не различить —
кто хочет жить так, чтобы быть любимым?
Я – жить хочу, так чтобы быть любимым!
Ну так, как ты – вообще не стоит – жить.
А я вот все живу – как будто там внутри
не этот – как его – не будущий Альцгеймер,
не этой смерти пухнущий комочек,
не костный мозг
и не подкожный жир,
а так, как будто там какой-то жар цветочный,
цветочный жар, подтаявший пломбир,
а так, как будто там какой-то ад пчелиный,
который не залить, не зализать...
Але, кто хочет знать, как жить, чтоб быть любимым?
Ну че молчим? Никто не хочет знать?
Вот так и мне не то чтоб неприятно,
что лично я так долго шел на свет,
на этот свет и звук невероятный,
к чему-то там, чего на свете нет,
вот так и мне не то чтобы противно,
что тот, любой другой, кто вслед за мною шел,
на этот звук, на этот блеск пчелиный,
на этот отсвет – все ж таки дошел,
а то, что мне – и по какому праву —
так по-хозяйски здесь привыкшему стоять,
впервые кажется, что так стоять не надо.
Вы понимаете, что я хочу сказать?
Огромный куст, сверкающий репейник,
который даже в джинсы не зашить —
последний хруст, спадающий