Обещание

обнявшись, как две разноцветные гусеницы,
и сквозь наши горячие руки
бил любви равнодушный ток.

3.

Вот и мы... Как устанем мы оба и ты скажешь мне «уходи»,
соберу я в солдатский мешок свои плюшевые игрушки,
миску, ложку, лоток, поводок, все собачьи справки свои,
и вползу попрощаться с тобой
и – усну на твоей груди...
Но уже на будущий год – я проснусь равнодушной кошкой.

4.

Потому что любовь прохладна. – И никакая она не твоя,
да и я никакой не бог, чтобы быть беспощадным и душным,
ведь горячей – бывает шкурка, твой живот и моя рука,
а любовь, что меж нами течет, как изнанка цветка, —
равнодушна.

5.

Даже страшно подумать, что я,
тут живущий который год,
ничего не знал про любовь (и так много уже не узнаю) —
а цветок открывает утром свой большой темно-розовый рот,
ну а там темно-синий огонь – непогашенный – полыхает
и не гаснет... За этот измятый на солнечном ветре огонь
ты отдашь постепенно – и тело, и ум, и ладонь,
с нарисованной в детстве чудесной и скушной судьбой,
но кому интересно, чего там сгорело с тобой.

6.

Вот и мне безразлично... Ни с женским душным пупком,
ни с мужским безобразьем, ни с пишущим человеком,
ни с собакой (ударишь ее, а она – уже лижет, любя)...
– Я хочу быть солнцем косым и прохладным ветром,
и цветком – распускающимся без меня.

7.

Потому что не надо «достроить», а надо разрушить себя,
перейти мал- помалу в осознанный блеск и пробел —
растрепавшейся буквой на кончике языка,
чтобы то, что ты хочешь сказать, ни один повторить не хотел.

8.

Ты сегодня себе обещал: в этот год и на несколько лет
(сколько есть их) вперед, – улыбающийся и безоружный,
я смотрел и буду смотреть в равнодушный трепещущий свет,
ни круглей, ни румяней
которого нет – и не нужно.

9.

Но тогда – отчего мне так жаль – что во тьму,
потоптавшись, пойдет,
недолюбленный мной,
этот шелест и трепет и пыл:
эта грубая женская жизнь, этот твердый мальчишеский рот,
и скулящий комок темноты, что я на руки брать не любил...

10.

– Оттого, мой хороший, и жаль,
что в конце бесконечного лета
(а сейчас я с тобой говорю – у кровати – из тьмы и огня),
ты был круглым солнцем моим и моим беспощадным ветром,
и единственным страшным цветком, раскрывавшимся —
для меня.

НЕБЕСНАЯ ЛИСА УЛЕТАЕТ В НЕБЕСА (начало небольшой поэмы)

Если лечь ногами строго на юг – то приснится тебе Санкт-Петербург.

Если лечь ногами спать на восток – то приснится тебе Владивосток.

Ну а ляжешь спать на север головой —

то придет к тебе пустынный прибой.

А придет к тебе пустая полоса —

значит, дом твой улетел в небеса.

1.

Если где он и есть – этот странный летающий дом,
с занавеской и ветром в кровати, – лихой и горбатый,
то он был только там, где мы спали с тобою вдвоем,
как с отцом, как с сестрой, как с лисой, как с собакой
и с братом,
через стенку с Васильевной Анной (соседкою) – в сердце
моем.
– Я тебя не отдам, – говорил, – я тебя никому не отдам,
в белых брюках твоих: ни грохочущим грузовикам,
ни случайности глупой, ни смерти, ни сожравшим твой
мозг лопухам,
а вот девочке – с нежною шеей и именем Аня —
отдам.
Только слишком уж явно
лиса усмехнулась – в усы,
только были у нашей лисы два хвоста невъебенной красы,
только слишком уж крупная рана – на шее у Ани цвела,
а сегодня Васильевна Анна – соседка – во сне умерла.
– Ты заметил, как слишком по-русски
всю жизнь тосковала лиса? —
Улетает сегодня
лисица твоя в небеса.

2.

......................................................................................................................... ..........
...................................................................................................................................< v>...................................................................................................................................
................ ...................................................................................................................
Не знаю, война не война, сон не сон, бог не бог, или
просто так было надо,
но сходили, называется, за хлебушком – а ведь спали,
никому не мешали
(я голышом в одеяле, собака на одеяле:
и ведь даже ни в Тбилиси, ни в Цхинвали).
И вдруг раскололся дом.
То ли ударило НАТО, то ли взорвался газ.
Я-то проснуться успел, но спала, как убитая, такса.
Разлетелись на пять кусков света, и вот уже – нету нас.
...смерть не смерть, дым не дым, рай не рай, ад не ад, дом
не дом.
Каждый летит один, каждый думает о своем.

3.

Собака летит в небеса, не проснувшись, и сновидит
сладкую думу:
хорошо я устроилась – не зовут меня на притравку,
на охоту не тянут – чтоб лису пошугать, погонять,
а то схватит лисица меня,
понесет, как слюнявый тапок
(за синие горы, за темные реки, за смеркающиеся леса),
буду я в лисьих зубах болтаться, как мертвая тряпка,
мордой своей по ромашкам, летящим навстречу, стучать...
Я же лечу и думаю: вот порвали мне, суки, шавку,
где же теперь я буду Чуню мою искать?
– Ведь любил я тебя, моя Жучка, мой Мухтар, Белый клык
и Барбос,
за то, что так сладко и чудно – все в тебе и сплелось,
и срослось,
за глупые взгляды, и трусость, и за ухо твое – на бегу,
а за мертвые раны и брюхо я тебя не люблю (не могу).
Что я буду – понимаешь – представлять?
Ухо к носу, лапы к брюху приставлять?
Как тебя окучивать? —
Хвостик в попу вкручивать?
Для взлетевших в нашу даль
хвостик – лишняя деталь.
Руки – на юге,
Уши – на севере...
Как же мне тебя любить,
чтобы мне поверили?
В общем, война не война, сон не сон, смерть не смерть,
жизнь не жизнь, дым не дым.
Каждый летит в пустоту, каждый думает, что любим.

4.

(К слову сказать, мне всегда казалось, что в любом стихотвореньи, в самом важном слове есть какой-то лишний слог. Например, вот слово «столтворенье» (беру от фонаря, с потолка). В уме, в подглазной тьме оно слышится именно так. А вытянешь всю строфу на бумагу: и понятно, что надо писать «столпотворенье». Лишний слог – это «по». По-временить, по-любить, по-вы-по-ласкивать. И ты все, конечно, потом переделаешь, заменишь это слово на близкое или подвинешь другие – и все вроде бы хорошо, но ты-то знаешь: что там, в тумане, в твоей голове, на ничейной полосе, в небесной какой-то параллельной стихотворной России лежала и лежит настоящая строфа, – та, с лишним слогом. Которого как будто не слышно. Которого – просто – нет. А здесь – есть. Потому что не бывает на русском языке нужных слов. И слог «по» – это тоже лишняя деталь. Все как и было обещано.)

Как мы станем умирать, умирать,
мы пойдем друг друга на небе искать,
голубками толстенькими по небу лететь
(у меня в зобу – веселая жизнь, у тебя во рту – веселая смерть),
а в масштабе – как Россия и Польша:
ты поменьше голубком, я – побольше.
...Вдруг я вижу: это что – за ремешок?
Это Чуня, мой прозрачный дружок.
Ты теперь как целлофановый мешок,
вся видна от кровотока до кишок.
И хотя я не так себе представляю момент умиранья
(ну не быть мне в послесмертии тем же):
– Если хочешь, – предлагаю, – на прощанье
(я побольше сгустком