резко напиравший на ограждение батальон знаменитостей.
– О, я Пепперман, мистер Конан Дойл, – прогудел гигант, галантно снимая шапку. – Майор Роландо Пепперман, импресарио вашего литературного турне, к вашим услугам.
– Майор Пепперман, конечно, пожалуйста, простите меня…
– Нет, не стоит извинений, я не послал телеграфом более подробное описание моей скромной персоны.
Его голубые глаза сверкали, могучие мускулы распирали готовую треснуть визитку: этот полный неуемной, избыточной энергии человек служил живым воплощением самой сущности Америки, ее буйного оптимизма.
Пепперман молниеносно обнял рукой плечо Дойла и повернул его лицом к толпе:
– Дамы и господа, представляю вам мистера Артура Конан Дойла, творца великого Шерлока Холмса! Добро пожаловать в Нью-Йорк!
Пепперман подбросил свою шапку в воздух, отчего толпа пришла в еще большее возбуждение, соперничая по части громкости издаваемых звуков с медными инструментами оркестра. Широко раскрытые глаза Дойла ослепили вспышки фотографов, и вместо лиц представителей элиты Нью-Йорка перед его глазами заплясали черные точки.
Дойл пожал тридцать рук и получил столько же визиток; какофония поглотила выкрикиваемые их носителями пожелания, но осталось впечатление, что каждый из них хотел, чтобы он поел в его ресторане, появился в его журнале, посетил его новейший театральный триумф или остановился в его роскошнейшем отеле. Правда, за всеми этими лестными предложениями зачастую следовала тревожащая фраза «В обмен на коммерческую поддержку».
Зачем явились на пристань расфуфыренные актрисы, Дойл так и не понял. Зато Иннес, тут же оказавшийся посреди их веселой стайки, был от них в восторге.
Представители политических кругов вручили Дойлу свиток, знаменующий официальное приглашение, и некий тяжеленный латунный предмет, который, как он догадался, являлся символическим ключом от города, но гораздо лучше мог бы послужить в качестве холодного оружия. Особенно если бы Дойлу пришлось отбиваться им от толпы почитателей. Правда, от этого его избавил Пепперман, под охраной которого писатель проследовал за заграждение на запруженную народом улицу к поджидавшей флотилии экипажей.
На тот случай, если его попросят об импровизированном выступлении (Дойла предупредили, что американцы больше всего любят произносить и слушать спичи), он попытался собраться с мыслями, чтобы в доступной форме донести их до слушателей, но они с Пепперманом уже подошли к экипажу, а собравшаяся толпа, похоже, с радостью предавалась возможности кричать во всю глотку и ничем другим не интересовалась.
Дойл помахал почитателям рукой, потом еще и наконец последовал примеру Пеппермана и подбросил в воздух шляпу: похоже, согласно американским обычаям, то был сигнал к массовому сумасшествию.
Когда истерия чуть унялась, Дойл, глядя поверх голов, приметил позади толпы выходившего с мрачным видом из дверей таможенного сектора Лайонела Штерна. Простой гроб с телом Руперта Зейлига загружали в катафалк под присмотром так и не снявшего сутаны католического священника Джека Спаркса.
«Что ж, о безопасности Штерна беспокоиться нечего. Напротив, если вся американская публика окажется столь же пылкой в выражении чувств, как жители Нью-Йорка, мне стоит подумать о целости собственной шкуры».
В тот же день, но позже, когда после изнурительного обыска корабля в поисках последнего беглеца две дюжины копов из полицейского департамента Нью-Йорка покинули борт «Эльбы» с пустыми руками, никто не обратил внимания на рослого светловолосого офицера среди них, с номером 473 на значке. Правда, когда по возвращении в участок выяснилось, что жетон 473 отсутствует, оказалось, что никто не помнит, когда в последний раз общался с его владельцем.
Прошло еще три дня, прежде чем нашлось обнаженное тело владельца этого значка, патрульного по имени О'Кифи. Его обнаружили завернутым в джутовый мешок и засунутым в морозильный шкаф для мяса на камбузе «Эльбы».
«Кто этот странный старик? Вот так вид: забавная круглая шляпа, отороченный мехом черный плащ длиной до пола, лента вокруг пояса, необычный, но смахивающий на официальный покрой воротника и галстука. Тонкий как спичка, едва ли у него хватит силы, чтобы поднять свой чемодан. Но надо же, какая у него приятная улыбка и как любезно он поднял шляпу, поблагодарив за что-то негров-носильщиков. Похоже, он спрашивал у них дорогу. И как бедняга только решился отправиться в путь, тяжело, наверное, в его-то возрасте… Прямо сердце кровью обливается: он кажется таким уязвимым и при этом так бросается в глаза. Все на него таращатся, но, кажется, это старика совсем не волнует.
Кого-то он напоминает… кого же? Кого-то хорошо знакомого… Господи, вот же кого: Авраама Линкольна! Хотя бородка гораздо длиннее и волосы седые. Но у него те же глаза: грустные, щенячьи».
– Неужели есть еще место чудесам? – сказал Бендиго Ример, слегка подтолкнув ее локтем и кивнув в сторону приближавшегося мужчины. – Еврей на железнодорожном вокзале Денвера.
– Славный какой… – отозвалась Эйлин, закончив сворачивать сигарету и чиркнув спичкой о твердую деревянную скамью. – Похож на Авраама Линкольна.
– Ну надо же, а ведь точно! – воскликнул Ример. – Один к одному. Представь: Линкольн в роли Шейлока. Что за нелепая ирония!
Старик дошел до секции, наполовину заваленной багажом «Антрепризы», со вздохом поставил чемодан и, достав длинный белый носовой платок, утер со лба пот. Остальные члены труппы, те немногие, кто не страдал от излишеств, допущенных в предыдущий вечер, лежали на скамейках, вылупившись на это экзотическое существо с ленивым любопытством искушенных знатоков жизни. Старик огляделся по сторонам, заметил их равнодушное внимание и приятно улыбнулся.
«Устал, да, но в хорошем настроении», – подумала Эйлин, улыбнувшись в ответ.
– Говорят, – начал, отдышавшись, старик, – что это вроде бы то место, где можно сесть на поезд до Феникса?
– Да, сэр, у вас достоверная информация, – сказал Ример. – Мы и сами держим туда путь; бедная, но лучшая на всем Западе труппа «для представлений трагических, комических, исторических, пасторальных, пасторально-комических, историко-пасторальных, трагико-исторических, трагико-комико-историко- пасторальных, для неопределенных сцен и неограниченных поэм».[10]
– Такое уж у нас широкое амплуа, – с улыбкой добавила Эйлин, полуобернувшись в его сторону.
– Слова великого Шекспира, произнесенные в таком неожиданном месте и с таким очевидным мастерством, не только ласкают слух, но и умиротворяют душу, – произнес старик.
Ример глупо ухмыльнулся и покраснел как свекла: он буквально таял от любой похвалы. Впору было ожидать, что сейчас он перекатится на спину и задерет лапки, чтобы незнакомец мог почесать ему брюшко.
– Почему бы вам не присесть? – предложила Эйлин.
– Весьма любезно с вашей стороны, спасибо, – наклонил голову пожилой мужчина и уселся на скамейку прямо напротив нее.
– Меня зовут Бендиго Ример, сэр, и мы с удовольствием примем вас в нашу компанию. Мы «Странствующая антреприза», труппа, пользующаяся более чем скромным успехом в этой бурно развивающейся метрополии, и вы встретили нас как раз на пути в город Феникс. Мы несем культуру в пустыню, как воду в сады Вавилона.
– Это славно, – кивнул старик.
Он улыбнулся Эйлин, и в глазах его промелькнула лукавая искорка – только что не подмигнул. Признаться, такого честного, доброго и открытого лица она не видела с тех пор, как покинула Нью- Йорк.
– И зов какого рога манит вас, сэр, в землю полыни и краснокожих?
– Боюсь, мои причины не столь высоки, как ваши. Всего лишь небольшое дело.
– Ах, дело. – В устах Римера это слово прозвучало как тайный пароль. – Колеса коммерции вращаются
