– Ага.
Фридрих подался вперед и шепнул:
– Или ты, мистер Скруджс, считаешь возможным вести себя за столом как свинья, валяющаяся в собственном дерьме?
Данте почувствовал, как от его лица отхлынула кровь. Немец нависал над ним с улыбкой на лице.
– Вот почему мы тренируем наше сознание и вот почему знаем, что за любой личной промашкой последует самое суровое наказание. Таким образом мы учимся.
По спине Данте струился пот. Фридрих протянул руку и похлопал его по ноге.
– Не надо так беспокоиться, мистер Скруджс. Я не уведомил тебя о наших стандартах, и ты был так голоден. Но после этой нашей беседы очень надеюсь на то, что никогда больше не увижу с твоей стороны столь отвратительной демонстрации. Или увижу?
– Нет, сэр.
Фридрих снова ободряюще похлопал Данте по колену и отстранился.
– Мы признаем, что каждый из наших людей обладает уникальной квалификацией, и если он справляется с ней, как того от него ждут, то вправе рассчитывать на столь же уникальное вознаграждение. У тебя, дорогой мистер Скруджс, есть в жизни свой, особый интерес, отличный от нашего. Это нормально. Мы исходим из того, что, если ты будешь качественно исполнять наши поручения, мы, в благодарность, представим тебе широчайшие возможности для удовлетворения твоих потребностей.
– Ага, – пробормотал Данте, не очень-то поняв эту мудреную речь.
– Не обманывайся, это великодушие базируется на разумном эгоизме. Опыт научил нас тому, что, если мы даем человеку то, что его радует, это стимулирует его к большему рвению и самоотдаче. Иными словами, это инвестиция, вложение. Доходит?
– Не уверен.
– Короче, все должно быть в полном порядке. Только представь, что мы поручили тебе выполнить трудное задание и ты справился с ним безупречно. Чего ты можешь ожидать в награду?
Данте покачал головой. Фридрих щелкнул пальцами; дверь купе открылась, вошла пухленькая молоденькая блондинка, вызывающе одетая, с небольшим саквояжем.
Фридрих поднял на нее глаза.
– Да?
– Прошу прощения за беспокойство, джентльмены, – произнесла женщина, явно нервничая.
– Чем могу служить, мисс? – учтиво осведомился Фридрих.
– Я нашла это под сиденьем в соседнем вагоне, – проговорила она, растягивая слова, как принято на Среднем Западе. – И один малый снаружи, ваш друг, как я понимаю, он сидел напротив меня, сказал, что, как ему кажется, это принадлежит кому-то из вас. Ну и… короче, предложил, чтобы я отнесла вам находку сама.
– Как это любезно с вашей стороны, – сказал Фридрих. – Скажите, наш друг пообещал вам что-нибудь за благополучное возвращение этого имущества?
– Ну, вообще-то да, – ответила, покраснев, девица.
– А что именно?
– Он сказал, что, если я это сделаю, один из вас даст мне десять долларов.
– И он был совершенно прав, – заверил ее Фридрих, берясь за бумажник. – Я прошу прощения, но не соблаговолите ли вы ненадолго присоединиться к нам, мисс?
– Хорошо, – согласилась она, но продолжала стоять, неловко держа саквояж в руках.
Охранник в коридоре закрыл за ней дверь, оставив ее наедине с Данте и Фридрихом.
– Ну что, мистер Джонсон, – сказал Фридрих, обращаясь к Данте, – почему бы вам не взять у молодой леди свой саквояж?
– О, это ваш? – Молодая женщина протянула ему саквояж.
– Спасибо, – отозвался Данте, приняв его и поместив на колени.
Фридрих похлопал по сиденью рядом с собой, и девица присела, увидев, как он достает из бумажника десятидолларовую банкноту.
– Как обещано, – сказал Фридрих.
– Большое спасибо, сэр, – ответила девица и, смущенно потупив глаза, приняла деньги.
– Нет, моя дорогая, это вам спасибо, – улыбнулся немец. – Мистер Джонсон, не хотите ли заглянуть в саквояж и проверить, все ли там в порядке?
Данте кивнул, положил саквояж плашмя себе на колени и осторожно расстегнул двойные застежки.
– Вы не против, если я поинтересуюсь, мисс: вы путешествуете одна? – спросил Фридрих. – И кстати, как вас зовут?
– Нет, конечно, я не против. И да, я путешествую одна. Меня зовут Ровена.
– Понимаю. Надеюсь, вы не будете против, если я скажу, что вы очаровательная девушка.
– Нет, нисколько, – улыбнулась в ответ она.
– А можно узнать, Ровена, вы, случайно, не проститутка?
Девушка выглядела потрясенной: руки ее нервно сжались в кулаки, испуганный взгляд метнулся к выходу. Фридрих спокойно следил за ее реакцией.
– Прошу прощения, не сочтите мой вопрос за обиду. И поверьте, положительный ответ не заставит меня думать о вас дурно. Мы здесь люди непредвзятые, широких взглядов. С моей стороны это всего лишь любопытство.
– Ну… в общем… да, – ответила девица.
Кулаки разжались, пальцы теперь постукивали по бархатной обивке сиденья.
Данте открыл саквояж: внутри, аккуратно выложенные рядами на черном бархате, поблескивали новехонькие, безупречные хирургические инструменты: скальпели, щипцы, пилы.
– Все в порядке, мистер Джонсон? – спросил Фридрих.
– О да.
– Ничего не упущено?
– Все прекрасно.
– Хорошо.
Данте медленно закрыл саквояж и улыбнулся девушке.
Она улыбнулась в ответ: малый с акцентом был, конечно, шикарным, но отпугивал излишней, на ее взгляд, изысканностью манер, а вот этот блондин с мальчишеским лицом ей определенно нравился. Она была бы не прочь познакомиться с ним поближе: чувствуется, что парнишка он простой. Правда, она, будучи отчаянно близорукой, но категорически не желая носить очки, никак не могла разобрать, что у него не так с левым глазом. Или это ей только кажется?
– Хорошо бы сейчас что-нибудь выпить, – сказал Фридрих, указывая на корзину для пикника. – У нас такие прекрасные сэндвичи.
– Да, хорошо бы, – отозвалась она, уютно расположившись на диванчике.
Ровена думала о переезде в Канзас: она знала, что публичный дом, в котором ей предстоит работать, далеко не так хорош, как тот, с которым она только что рассталась в Чикаго, и ее мутило при мысли о необходимости знакомиться с целым выводком новых девиц.
Однако, судя по толщине пачки денег в бумажнике этого чудного джентльмена, путешествие в конечном счете могло оказаться не таким уж и неприятным.
К середине дня Фрэнк Оленья Кожа напал на след артистов. Вообще-то за годы скитаний в здешних краях его никогда не заносило в такую глушь, где не селились даже апачи. Жара стояла страшная, к раскаленному песку было не прикоснуться, но он умел ездить по пустыням, поскольку не здесь, так в похожих местах проделывал это сотни раз. Каждый час Фрэнк останавливался, пил сам и поил коня: он всегда заботился о животных. По его разумению, они, в отличие от большинства знакомых ему людей, заслуживали хорошего отношения и всегда платили за добро добром.
Отпечатки на дороге были свежими, и следовать по ним не составляло труда. Он остановился над последним обрывом, за которым дорога ныряла вниз, на равнину. В четверти мили впереди она снова разветвлялась: всего второй перекресток, попавшийся ему с тех пор, как он покинул Каньон Черепа и стал
