– Так где же Арктика?-ехидно допытывался Спирин. – Какое же это Заполярье?
– Подожди, - ворчал я.-Хватишь и Арктики!
– Дождусь ли, товарищи полярники? Давно обещаете мне лютые морозы, - не унимался Иван Тимофеевич. – С нашей нагрузкой с такого аэродрома не оторвешься. Смотрите, как развезло: это ведь настоящая каша…
– Сегодня, - объявил я товарищам, - в восемь вечера лекция по метеорологии, читает Дзердзеевский.
– Это зачем?-полюбопытствовал Бассейн.
– А затем, - ответил Головин, - чтобы мы не ругали синоптиков и научились разбираться в синоптической карте.
Вечером Борис Львович рассказывал нам о том, как зарождаются циклоны и антициклоны. Синоптик так картинно и увлекательно говорил о воздушных течениях, что мы боялись проронить слово. В комнате было тепло и уютно. Стройный, с красивой черной бородкой человек – «хозяин погоды»-вызывал чувство симпатии. Все мы с уважением относились к Борису Львовичу и верили его точным прогнозам. Но отчего же не пошутить?..
– Если бы не Дзердзеевский, мы давно были бы на полюсе, - спокойно заявил после лекции Спирин.
– Что значит: были бы на полюсе?-возразил синоптик.-Посмотрите, какой мощный циклон проходит через Баренцово море. Попадете в обледенение, что тогда? Вижу, не верите вы в нашу науку.
– Давайте хорошую погоду, тогда будем верить, – хором закричала аудитория.
– Когда можно будет лететь, я вам скажу.
– Что ж, будем ждать…
С этого дня все мы стали мыслить «синоптически». Разговоры были только о погоде. За обедом невкусное блюдо называлось окклюзией, удачное – антициклоном.
Ежедневно в девять вечера, собираясь в комнате Отто Юльевича, командиры кораблей изучали утреннюю, полуденную и вечернюю синоптические карты.
Шли дни. Как-то поздно вечером поднялся сильный ветер. Спирин предложил Шевелеву и Бабушкину поехать на аэродром, проверить крепление самолетов. С ними отправились и механики. Аэродром охраняла милиция и местный актив молодежи. Трое участников экспедиции подъехали к машинам; никто их не остановил.
Около самолетов ходил человек с винтовкой в руках. Спирин обратился к нему:
– Почему вы не спросили: кто идет? Может, мы враги, хотим взорвать самолеты, а вы любезно отходите в сторону: «Пожалуйста, проходите!»
– Я вижу летчики идут, потому и не требую пропуска, - оправдывался тот.
– А что вы сделаете, если заметите, что в темноте человек подкрадывается к самолету?-экзаменовал его Иван Тимофеевич.
– Крикну: «Остановись!»
– А он не послушает.
– Крикну еще раз.
– А если он все-таки не остановится?
– Не знаю… Стрельну, что ли?
Спирин человек военный, дисциплинированный. И отчитал же он парня! Потом начал объяснять, как держать себя, когда стоишь на посту.
Остальные караульные окружили нашего флаг-штурмана и внимательно слушали его.
На обратном пути Бабушкин сказал Спирину:
– Хорошая у тебя сегодня была аудитория, Иван Тимофеевич, благодарная. Верь мне, твои слова не пропали даром. Теперь эти ребята не подпустят чужого к аэродрому. А в будущем… Кто знает, что их ждет в будущем? Возможно, твой урок им очень пригодится.
Тянулись дни ожидания. Их помогали скрашивать хорошие, сердечные люди, окружавшие нас. Ненцы всячески старались нас развлечь, устраивали вечера самодеятельности, пели свои национальные песни. Ежедневно мы получали приглашения в клуб на спектакль или просмотр картины. И все же каждый лишний день вынужденного пребывания в городе казался нам вечностью. Мы боялись задавать вопросы Дзердзеевскому, такой безнадежностью веяло от его прогнозов.
Но вот Борис Львович объявил нам:
– Завтра будет хорошая погода, надо готовиться к вылету.
Все просияли. Отто Юльевич приказал участникам экспедиции немедленно ложиться спать.
– Не забывайте, что завтра в пять утра все должны собраться на аэродроме, - сказал он, прощаясь.
В семь часов назначен старт. Головин как разведчик вылетит на час раньше.
К утру погода в самом деле несколько улучшилась. Но долгожданного мороза не было. Меня очень беспокоил взлет: до острова Рудольфа решили лететь без посадки и машины перегрузили горючим.
Ровно в шесть на старт вырулил Павел Головин.
Мы следим за его взлетом. Сравнительно легкая машина бежит пятьдесят две секунды, но все еще не может оторваться. Наконец, она в воздухе. Еле-еле хватило аэродрома.
Через двадцать минут Головин сообщает:
«Идем на высоте шестисот метров. Над нами сплошная облачность. Видимость хорошая».
Даю распоряжение запускать моторы. С помощью домкратов, на полных оборотах моторов, срываюсь с места, выруливаю на старт, даю полный газ. Но машина не развивает скорости, лыжи зарываются в рыхлый снег. Только через минуту и двадцать секунд удается оторваться от весеннего покрова Печоры.
Экипаж торжествует.
Делаю круг, ожидая взлета товарищей. Следом за мной на старт идет машина Молокова. Я вижу, как она пробегает весь аэродром и, не оторвавшись, идет обратно на старт.
Неожиданно по радио сообщают:
«Головин возвращается из-за плохой погоды. Над морем густой туман, самолету грозит обледенение».
Прошу передать Головину, чтобы он пробил облака и узнал их высоту. Однако не успел еще Иванов передать радиограмму, как Головин пошел на посадку.
Ко мне подошел Спирин:
– Дело дрянь, Михаил Васильевич. Садиться с такой нагрузкой рискованно.
«Сам знаю», подумал я, но ответил:
– Ничего, Иван Тимофеевич, снег мягкий, сядем. Ты как думаешь, Михаил Сергеевич?
Бабушкин пожал плечами:
– Надеюсь, что сядем.
Я решил подняться выше, израсходовать побольше горючего, а затем уже итти на посадку.
Добавляя обороты моторам, иду в облака. Стекла фонаря и штурманской рубки мгновенно покрываются инеем. Ничего не видно, самолет приходится вести по приборам.
Машина уверенно лезет вверх. На высоте тысячи шестисот метров мы видим солнце. Оно кажется особенно ярким. Стекла понемногу оттаивают, становятся прозрачными. Хорошо лететь в такую погоду!
– Как вы думаете, Борис Львович, обращаюсь я к Дзердзеевскому, - облака на такой же высоте до самой Земли Франца-Иосифа?
– Думаю, - ответил синоптик, - что впереди будет еще лучше.
Иван Тимофеевич предложил пройти минут пятнадцать по курсу. Я согласился. Стоя около меня, штурман любовался ровными облаками; где-то далеко-далеко они сливались с голубым небом.
Через пятнадцать минут я повернул обратно. По правде говоря, мне не хотелось возвращаться. Иванов только что получил сводку погоды: на Новой Земле и на Земле Франца-Иосифа ясно; то, что вначале пришлось бы итти над облаками, совсем не страшно. Ориентировки над морем все равно нет. Курс держишь по магнитному и солнечному компасам. Приборы у нас великолепные. Спирин хорошо ориентируется по солнцу, не видя земли, моря и плавающих льдин. По солнцу же он определяет путевую скорость, по солнцу дает курс.
