Сообщив зимовщикам, что идем на посадку, радист Ручьев убирает антенну.
Подходим к Белушьей губе. Летчик совсем убрал газ, планирует на посадку. Машина чуть покачивается, сейчас сядет. И вдруг совершенно неожиданно, на высоте двадцати метров, ее стремительно бросает вверх. Мы чувствуем, что какая-то страшная сила давит на нее снизу. Нас прижимает к сиденьям.
Через несколько секунд давление снизу резко ослабевает. Машина на мгновение застывает на месте, и с той же силой ее бросает вниз. Теперь мы отрываемся от сидений.
Рули управления ослабевают. Летчик резко берет штурвал на себя, но самолет его не слушает.
Не успели мы опомниться, как оказались совсем низко над водой. Раздался оглушительный треск, и больше я ничего не помню.
Очнувшись, я долго соображал: «Что случилось? Где я?» Боли не чувствовал. Приподнял голову, смотрю – нос самолета погружен в воду, моторов нет.
Из носовой части, из обломков, вылезает Чечин. Вода вокруг покрыта масляными пятнами.
Совсем близко около кабины мы слышим крик. Чечин бросается на помощь второму механику, пытается удержать его за шлем.
Сообразив в чем дело, я протягиваю Чечину руку. Крепко уцепившись за мою руку, он наклоняется через борт к воде и хватает механика за пояс. Я тащу Чечина, а он, в свою очередь, механика. Скоро мокрый, озябший, но невредимый товарищ присоединяется к нам.
Солнце садится. До берега не меньше километра. Нам не доплыть, да и вода очень холодная, температура ниже нуля.
Самолет медленно погружается в воду. Нас удивляет, почему машина стоит на месте, ее не относит ни волной, ни ветром. Потом выяснилось, что от удара моторы сорвались с рам и упали в воду на большую подводную банку. Тросы же управления не оборвались, и самолет стоял, как на якоре.
Надо было добираться до берега. В заднем отсеке у нас лежал резиновый клипербот. Чечин достал его, но он оказался поврежденным: металлический фланец с отверстием для накачки воздуха был помят. Откуда только у Чечина взялись силы! Он зубами поправил фланец. Из десен кровь пошла, но зубы выдержали.
Пересаживаясь в лодку, мы уронили одно весло. Чечин сгоряча хотел было прыгнуть за ним в воду, но я его удержал: доплывем и с одним.
Только в клиперботе я почувствовал, что у меня сильно разбиты нога и спина. Двигались мы медленно. Веслом работал один Чечин. Он пострадал меньше нас и вообще отличался изрядной силой.
Берег тут каменистый, обрывистый. Боясь порвать нашу резиновую лодку, мы долго выбирали более или менее пологое место.
Воздух из клипербота уходил, бот начал морщиться, приобретать мешковатую форму. Внутри появилась вода. Нашли удобное место для причала, но нас пронесло мимо. Через минуту мы увидели совсем пологое место. Чтобы опять не прозевать, я взял в зубы конец веревки, бросился в воду и, превозмогая боль в ноге, взобрался на первый попавшийся камень. Веревка натянулась, я крепко стиснул ее зубами.
Вытянуть клипербот на берег у меня нехватило сил. Оставалось одно: не выпускать веревки, и я держал ее, а Чечин в это время сам подтянул клипербот к камню.
Так мы выбрались на берег. Итти я не мог. Попросил товарищей, чтобы они как можно скорее шли на зимовку и выслали навстречу людей.
Проварихин хотел отдохнуть, но я ему категорически запретил:
– Потом ни за что не встанешь.
Люди ушли. Часа три, теряя последние силы, я пробирался к станции, и, наконец, на полдороге меня встретили зимовщики…
– А что случилось с остальными?-спросил я.
– Остальные погибли, - грустно сказал Шевелев.
* * *
За окном шторм все усиливался. Казалось, что какой-то злой шутник без конца бросает в стекла груды снега.
Под впечатлением рассказа Марка Ивановича все приумолкли. Не впервые приходилось слышать подобные рассказы. Они еще больше настораживают, заставляют принимать во внимание любые неожиданности, которые всегда может преподнести Арктика.
Пурга бушевала трое суток. Самолеты занесло снегом. Около них образовались огромные сугробы. Два дня понадобилось для того, чтобы очистить самолеты и откопать лыжи. С аврала мы возвращались с багрово-красными лицами, усталые, но веселые и бодрые от физической работы, от свежего морозного воздуха. Аппетит был у всех великолепный, сон овладевал нами раньше, чем голова успевала коснуться подушки.
Зимовщики дружно помогали нам в работе. Как только кончилась пурга, был отремонтирован сломанный штормом руль машины Алексеева.
Корабли стояли в полной готовности к полету, на Маточкином Шаре наступили летные дни. Но в это время разыгрался шторм на Земле Франца-Иосифа. А когда там наступила тишина, у нас снова выпал снег и поднялся новый шторм. К счастью, он был менее продолжителен.
Семнадцатого апреля разведывательный самолет вылетел на Землю Франца-Иосифа.
Пролетев Новую Землю, Головин уверенно пошел над Баренцовым морем. Но через некоторое время радисты приняли от него тревожное сообщение. Путь Головину преградил такой мощный циклон, что даже сравнительно мало загруженная машина не могла пробиться.
Головин немедленно получил распоряжение итти на мыс Желания.
В этот день мы тоже предполагали вылететь, но неудача разведчика заставила нас отложить старт.
Убийственно медленно потянулось время. Все готово, все проверено, а приходится ждать.
Укладываясь спать, мы утешали друг друга:
– Утром обязательно вылетим.
Но и утро, и полдень заставали нас на Маточкином Шаре. Купол острова Рудольфа был закрыт туманом.
Близится вечер. Неожиданно с Рудольфа сообщают: прояснилось, штиль. В косых лучах заходящего солнца четыре машины одна за другой поднимаются в воздух.
Берем курс по восточному берегу Новой Земли. Над вершинами гор плывут кучевые облака. Они напоминают скалы самой причудливой формы.
Вот и мыс Водяной. Поворачиваем строго на север.
Впереди, далеко-далеко на горизонте, серая непроницаемая стена. Это надвигается циклон.
Машину слегка покачивает. Мы постепенно идем вверх. Солнце все реже показывает свой ослепительно яркий диск.
Непроницаемая стена облаков заметно приближается и совсем неожиданно появляется прямо перед нами.
Набираю высоту две тысячи метров. Верхний край облаков уже близок. Еще сто-двести метров – и мы полетим над ними.
Даю полный газ. Ревут и дымят моторы, из глушителей вылетают светлосиние языки пламени. Тяну на себя штурвал, довожу скорость до ста сорока километров. Самолет высоко задрал нос, но барьера не взял.
Отдаю штурвал от себя и, не входя в облака, резко поворачиваю машину влево; делаю круг, чтобы еще набрать высоту, не теряя из виду другие самолеты.
В конце концов нам удается подняться выше облаков. Внизу сплошная пелена. Солнце село.
Через несколько минут Спирин дает мне курс. Иванов сообщает, что слышит сигналы радиомаяка острова Рудольфа. Я надеваю наушники: точка-тире, тире-точка – «А» и «Н». Их слышно одинаково хорошо – значит, идем в зоне, прямо к цели.
Самолет идет спокойно, его совсем не качает. Если бы не шум моторов, несущих нас к северу, трудно
