Поговорив с Иваном Тимофеевичем, я связываюсь с землей и сообщаю Шмидту:
– Погода прекрасная. Советую без помощи разведчика итти на остров Рудольфа.
Получаю ответ:
– Самолет Молокова не может оторваться.
Начинаю снижаться. За час полета мы облегчили машину всего на пятьсот килограммов. Этого, конечно, мало, самолет перегружен. На земле с беспокойством следят за нашей посадкой. Я тоже волнуюсь. Но другого выхода нет, - не бросать же товарищей в Нарьян-Маре.
Решил подвести машину как можно ниже и коснуться снега лыжами так, чтобы хвост постепенно опустился сам; это смягчит соприкосновение с поверхностью аэродрома.
Против ожидания, все обошлось благополучно. Самолет мягко покатился по ровному рыхлому снегу, из-под лыж во все стороны полетели брызги.
Нас окружили радостные, взволнованные товарищи. Они жали нам руки так крепко, словно мы отсутствовали не час, а по меньшей мере полгода.
Провожавшие подшучивали над нами.
– Ну вот, не улетели, - жаловался один рабочий, – а завтра я не смогу проводить, у меня дежурство.
– Не беспокойся, – заметил другой, - мы еще не один раз придем на проводы. Завтра аэродром будет еще хуже.
– Нет. Завтра же мы улетим! – решительно заявил я.
На другой день приготовились к полету над облаками. Мазурук уже делился своими мечтами о том, чем он займется сегодня на Рудольфе.
Головин поднялся первым.
На этот раз мы решили вылететь через два часа после разведчика. За это время он пройдет около четырехсот километров и сообщит погоду.
Головин опять пошел под облаками, при выходе в море попал в туман, вернулся, однако на этот раз не сел, а тут же, недалеко от аэродрома, пробился вверх.
Через несколько минут он сообщил:
«Иду над облаками на высоте полутора тысяч метров. Видимость прекрасная».
Через каждые двадцать-тридцать минут он передавал: «Погода хорошая, лететь можно».
Ровно через два часа с момента взлета разведчика я начинаю подниматься. Самолет лыжами зарывается в снег, оставляя за собой две параллельные полосы воды. Мне не удается вырвать машину: она словно прилипла к снегу. Несколько раз я заруливаю обратно на старт, снова и снова пытаюсь оторвать самолет, но безуспешно.
Тут же, у самолетов, Отто Юльевич устраивает совещание. Решено облегчить машины, слив по две тонны горючего, и лететь не на Рудольф, а на Маточкин Шар.
Головину дается распоряжение изменить курс, итти на Маточкин Шар и там ждать нас.
Через час корабли один за другим поднимаются в воздух. Над аэродромом мы пробиваемся сквозь облака и берем курс на север. Внизу расстилается бесконечное море облаков. Вверху яркое солнце заливает ослепительным светом небо.
В облаках начинают появляться окна. Мы видим море. Оно покрыто мелким битым льдом; мелькают черные полоски разводьев. Чем дальше, тем чаще появляются окна, облачность кончается.
В воздухе каждый занят своим делом. Штурманы устанавливают курс; летчики ведут корабли по заданному курсу; механики регулярно, через каждые десять-пятнадцать минут, забираются в крылья и проверяют работу моторов; радисты держат связь с землей и с другими кораблями; корреспонденты записывают свои впечатления. Одни только зимовщики сидят без дела. Они не отрывают глаз от окон…
Новая Земля открывается перед нами. Далеко в прозрачном воздухе смутно вырисовываются знакомые контуры Маточкина Шара. Мы близки к цели. Остаются еще два этапа – Рудольф и полюс.
…Хорошо отдыхать в светлой, чистой комнате. Кругом улыбающиеся, дружелюбные лица. Невольно вспоминаешь дом, семью. Родные беспокоятся о нас. Уверен, что наши радиограммы их не удовлетворяют.
Медленно мы подвигаемся, очень медленно…
* * *
Пролив Маточкин Шар пересекает Новую Землю. Он делит ее на две части, южную и северную, и соединяет два моря – Баренцово и Карское.
Мы хорошо знаем, что Арктика таит в себе много неожиданностей. Плохая погода бывает здесь гораздо чаще, чем хорошая. Но Маточкин Шар отличается еще и своими особыми местными ветрами, так называемыми стоками. Когда кругом ветер в три-четыре балла, в проливе свирепствует шторм.
Поэтому-то нам и хотелось лететь прямо на Землю Франца-Иосифа. И мы не ошиблись в самых худших предположениях. На другой же день после нашего прилета поднялась неистовая пурга. Сметая покровы с гор и поднимая снежные вихри на высоту пятнадцать-двадцать метров, ураган нес их от берегов Баренцова моря в Карское. И зги не видать. Выходя из помещения, попадаешь в какую-то белую тьму.
Мы установили дежурство у самолетов. От зимовки к машинам протянули веревки и по ним держали направление, иначе легко можно заблудиться.
Сидя в теплой комнате, мы делились своими воспоминаниями о жизни в Арктике. Вдруг открылась дверь и вошел занесенный снегом Спирин.
– Тебя трудно узнать, - засмеялись мы.
– Крепко метет!-снимая маску и меховую кухлянку, вздохнул Иван Тимофеевич.
– Где же Арктика?-поддразнивая Спирина, спросил Шевелев.-Тебе ведь хотелось с ней познакомиться…
Под ударами двенадцатибального шторма вздрагивали стекла.
– Да, сейчас я с ней основательно познакомился, – ответил Спирин.-Против ветра итти невозможно, задыхаешься, с ног валит. На гору я поднимался на четвереньках. Достается же нашим самолетам! Никогда бы не поверил, что ветер может повернуть пропеллер у застывшего мотора, да еще с редуктором. Чудеса да и только!
Просмотрев список, я обращаюсь к Бабушкину:
– Михаил Сергеевич, твоя очередь нести вахту. Бабушкин торопливо оделся и вышел. С воем и свистом захлопнулась за ним дверь.
– Как ты ни кутайся, - снова вздохнул Спирин, вытряхивая из рукава тающий снег, - ничто тебе не поможет. А что творится в самолете! Кажется, уж как плотно закрыто, и все же в кабину и в крылья горы намело…
– А если в воздухе застанет такая погода, что тогда? – перебил Спирина доктор зимовки.
– На большой высоте не так страшно, - вмешался я, – но если бы пришлось садиться, от самолета ничего бы не осталось.
Неожиданно поднялся Шевелев.
– Хоть и неприятно вспоминать, - возбужденно заговорил он, - но я вам расскажу о нашей неудачной посадке в этом проливе в начале сентября тридцать второго года.
– В то время, – рассказывал Шевелев, – у нас в Севморпути было всего пять самолетов. Их использовали для разведки льдов и проводки судов. На одном из них. на двухмоторной летающей лодке, я пошел однажды в глубокую разведку. Нам предстояло пройти вдоль Новой Земли до мыса Желания, пересечь Баренцово море и попасть на Землю Франца-Иосифа. Здесь, в проливе, есть так называемая Белушья губа, где помещалась наша бензиновая база.
Был вечер. Бензин у нас на исходе. Недолго думая, решаем переночевать на базе, а рано утром двинуться дальше.
Летело нас всего шесть человек. Ветер почти не чувствовался, над морем не болтало.
Заходя в пролив прямо с Карского моря, мы прошли над зимовкой, где сейчас коротаем время. Вижу, Порцель, первый летчик, убрал немного газ и постепенно теряет высоту. Второй летчик наблюдает за движениями товарища. Механик Чечин только что спустился в кабину. Проварихин занял его место у мотора.
