запускать моторы.
Не успел я вернуться в радиорубку, как Шевелев показал мне только что полученную радиограмму:
«Подхожу к 86°. Слева показалась пористая высокая облачность. Моторы работают отлично. Спокоен. Настроение у всех хорошее».
Следующая радиограмма сообщала:
«88°. Перед нами стена облаков. Решили итти выше облаков, узнать, далеко ли они тянутся, а также каков их характер».
Через двадцать минут новое сообщение:
«Идем над сплошной облачностью высотой 2000 метров. До полюса осталось 100-110 километров. Иду дальше».
– Как дальше?-удивился Спирин.-У него же нехватит горючего. Не лучше ли вернуть его?
– Горючего у него хватит, - возразил я.-Головин не без головы. А вернуть его, конечно, уже поздно. Попробуй верни, когда осталось всего сто километров до полюса. Я бы, например, на его месте не вернулся.
– Михаил Васильевич прав, - сказал Отто Юльевич, – вернуть его очень трудно, почти невозможно.
И, улыбаясь, добавил:
– Я бы тоже не вернулся. Не люблю я стучаться в дверь и не войти.
Мы разговорились. А мысли наши там – близко-близко к полюсу, где отважная пятерка смело идет вперед. Невольно просыпается тревога: точно ли рассчитал Головин? Хватит ли у него горючего на весь обратный путь?..
В радиорубку вошел Дзердзеевский. В ответ на вопрос, не изменится ли погода до прилета Головина, он пожал плечами:
– Погода портится, но закроет ли купол – трудно сказать. Сейчас с запада идет высокая облачность. Она не страшна. Но вслед за ней могут надвинуться низкие облака. А на севере ясно, облачность тянется к северу всего километров на двадцать.
Сообщение синоптика было немедленно передано на борт самолета. И тут же мы получили ответ:
«Летим над Северным полюсом. Горды тем, что на своей оранжевой птице достигли крыши мира. Но, к великому разочарованию, полюс закрыт. Пробиться вниз не удастся. Возвращаюсь обратно. Погода на Рудольфе не беспокоит. Горючего вполне хватит».
Итак, пятого мая тысяча девятьсот тридцать седьмого года в шестнадцать часов двадцать три минуты советские летчики на советском самолете впервые достигли Северного полюса.
Мы все зааплодировали. Отто Юльевич послал отважному экипажу приветственную радиограмму.
На аэродром было сообщено, что полет отложен. Механики ворчали:
– Головин достиг полюса, а мы что, не долетим?
– Головин на двухмоторном самолете и то не решился пробиваться вниз, боясь обледенения. Почему же вы хотите на больших кораблях рисковать?-пытался я их успокоить.
– Ну вот, опять сиди и жди. Надоело! Мы уже две недели торчим здесь без толку…
Нехотя пошли они накрывать машины, подготовленные к вылету.
Над Рудольфом появилась низкая облачность, почти закрывшая купол. Для приема Головина приготовили два аэродрома, по углам разложили костры. Если ему не удастся сесть на главный аэродром, то мы, хотя и с большим риском, примем самолет на маленьком.
Четыре часа прошло с тех пор, как Головин повернул свой корабль с Северного полюса. Главный аэродром совсем затянуло туманом. О посадке на нем не могло быть и речи.
На севере виднелся просвет. Я вылетел на «У-2» посмотреть, далеко ли от Рудольфа находится кромка облаков. Она оказалась километрах в десяти, дальше – ясно; значит, Головин легко найдет базу.
Горизонтальная видимость под облаками вполне удовлетворила меня, с Рудольфа были хорошо видны обрывистые берега островов Джексона и Карла-Александра.
В надежде увидеть самолет Головина, я покружился минут двадцать у кромки и вернулся на зимовку.
Мы снова налили в машину бензин. На этот раз поднялся Мазурук.
Головину передали по радио, чтобы он, увидев облака, ни в коем случае не летел выше их, а смело шел под ними.
Мазурук вернулся. Головин стал часто просить радиопеленг. Повидимому, он куда-то отклонился. На наши вопросы ответа не было.
Прошло шесть часов. Получаем радиограмму:
«Иду под облачностью. Рудольфа не вижу. Бензин подходит к концу. Под нами битый мелкий лед, много разводьев».
Мы не спускали глаз с севера. Когда волнение достигло предела, вдруг послышалось гудение мотора, но с противоположной стороны острова.
– Летит!
– Вон там!
– Видишь?-раздавались возгласы.
На юго-западе показалась точка. Она быстро приближалась. Головин повел свой корабль на посадку. Самолет мягко коснулся снега у буквы «Т» и побежал по аэродрому.
Все бросились к машине. По пути мы увидели, как она скрылась за бугром и покатила к старой зимовке. Что, если она не остановится у обрыва и упадет в море?..
Сердце замерло. Но прошло мгновение, и у самого обрыва, на склоне крутой горы, машина остановилась.
Отто Юльевич горячо обнял Головина и поздравил смелую пятерку – первых советских людей, побывавших над полюсом.
– Немного понервничал я, когда мы вышли из зоны, – задрав свою меховую шапку и закуривая, рассказывал Головин.-Да и облачность заставила поволноваться, и ваша радиограмма смутила. Вы сообщили, что в десяти километрах от кромки облаков мы увидим зимовку, а мы пролетели сорок километров, - и ничего, кроме айсбергов, редкого льда и открытой воды. К тому же бензин на исходе. Механики уже стали поглядывать, на случай вынужденной посадки, на воду, достали два ящика с продуктами. В общем долетались до того, что пришлось выкачивать ручной помпой остатки горючего.
Тут Головин весело улыбнулся и, помолчав минуту, снова заговорил:
– Вдруг впереди показался обрывистый берег. Остров! Какой остров, меня не интересовало, так я обрадовался земле. А Волков смотрит на карту и говорит: «Это не Рудольф, а Карла-Александра. Зимовку промазали! Давай обратно». Пришлось развертывать самолет. В последние минуты, признаться, мы чувствовали себя не совсем спокойно. Меня все гвоздила мысль: «А вдруг нехватит горючего?» Наконец, вижу – Рудольф! Вот только садиться пришлось, уже не делая круга…
Полюс
Через несколько дней после возвращения Головина началась сильная пурга. Бушевала она двое суток. На аэродроме, куда, конечно, никто не ездил, одиноко жил комендант Мельников. Чтобы он не скучал, мы часто звонили ему по телефону, шутили, развлекали как могли. На третий день ветер стих, но облачность совсем закрыла купол. Мы собрались откапывать самолеты.
Приезжаем на купол, а домик коменданта занесен почти до самой крыши. К двери не подойти – завалена снегом, окна тоже. В верхней части стекла осталась единственная дырочка, и в нее смотрит Мельников. Он очень обрадовался нашему приезду.
– Надоело одному сидеть взаперти, - жаловался он. – Позавчера, когда я ложился спать, ветер притих. Утром я хотел пойти к самолетам, проверить крепление, да не тут-то было: дверь так занесло, что
