чудовищу с руками гаремного палача, он приходил в ужас, Но теперь ей уже ничего не грозит. И лучше пусть так. Великий бог, прости Хасана и не обмани его надежды, что царевна умерла легко… Нукеры слышали, что от укусов сторожевой змеи не выживают.
Соскучившийся конь нетерпеливо тыкался мордой в плечо хозяина. Очнувшись, Хасан начал седлать его. Он простился с табунщиками, которые успели полюбить этого сына мурзы, высокомерного с сильными, простого с простыми воинами. После праздника он был героем Орды, а то, что скрестил меч со злобным темником в смертном поединке, сделало его имя почти легендарным. Все жалели, что он не убил Темир- бека, который, по слухам, пытался ворваться в шатер царевны. Никто не верил, что Мамай, разобравшись, накажет храброго десятника, напротив, ждали милости. И Мамай не обманул ожиданий. Лишь сам Хасан догадывался: «милость» продлится, пока идут разговоры. Алтын от Мамая и Темир-бека плохая защита, у аланского бека, пожалуй, было бы надежнее.
Когда нукеры Алтына объяснили Хасану, о какой потехе вел речь новый его господин, и показали широкие шаровары из просмоленной кожи, которые натянут на русского пленника, набив их горящими угольями, горькое сердце Хасана стало как угластый кремень. Значит, Мамай раздумал меняться. Доупрямился Васька… Орда уже двинулась, а единственно возможного теперь посланца к Димитрию с важнейшей вестью Хасану предстоит сжечь собственными руками. Да если б только простого посланца! За ночь в яме, в бессонных заботах о разбившейся девушке Васька стал Хасану братом.
И тогда первый раз ордынский сотник Хасан подумал о праве, которое дал ему великий Московский князь: уйти из Орды, когда будет необходимо. Один ушел бы без труда, но в беде оставался его побратим Васька Тупик. Лучше Хасан зарубит его собственной рукой, чем даст врагам насладиться муками товарища. И Хасан, задавив свое горе, стал думать, сидя за чертой Мамаева куреня, где ждал нукеров Алтына, ушедших за русским пленником.
Воины позвали его к котлу с бараниной, и он не отказался. Ел медленно, отвечал на вопросы и шутки, а сам думал об одном.
– Знаешь, Хасан-богатур, – сказал десятник. – Наян Галей ведь прислал повелителю выплату за твою драку с темником Темир-беком. Двести баранов. Вон пасутся…
– А что Мамай?
– Наш повелитель не велит сегодня пускать к нему людей, кроме темников Алтына и Темира. Бараны твоего отца могут пастись здесь сто лет – ведь мы нынче уйдем.
Хасан вскочил на коня, помчался к отаре, охраняемой тремя пастухами и собаками. Чабаны узнали его. – Где теперь отец? – спросил Хасан.
– Его тумен ушел, Хасан-богатур. Наши юрты тоже складываются.
– Уходите и вы. Штрафа не надо – Мамай меня простил и возвысил. Теперь я сотник.
Чабаны начали кланяться, прославляя милость повелителя и доблести хозяйского сына.
– Оставьте двадцать баранов этим воинам, – он указал на костер, где его угощали. – Остальных гоните обратно. Мне же дайте одного коня, вам хватит двух.
Он указал на горбоносого степняка чалой масти – настоящий конь табунщиков, быстрый и неутомимый, на каких ловят в степи полудиких лошадей. Чабан поспешно расседлал лошадь.
– Уздечку оставь. Скажи отцу, если встретишь: увидимся в битве. Поклонись моей матери – пусть она молится за своего сына.
Воротясь к костру с заводным конем, велел джигитам взять баранов и попросил дать ему турсук с вареной бараньей ногой. Обрадованные воины набили турсук под завязку, выбрав из котла лучшее мясо, в придачу подарили большую кожаную флягу со свежим кумысом. Хасан тронулся навстречу нукерам Алтына, которые гнали на веревке русского пленника. Васька шел прямо, высоко подняв голову. При взгляде на Хасана он откачнулся назад, и нукер огрел его плетью.
– Шагай, свинья, рано спотыкаться начал!
В глазах Тупика прошла тень гнева, но тут же они подернулись ледком, он двинулся прямо на сотника, словно было перед ним пустое место.
– Джигиты! – крикнул Хасан. – Развяжите князя, ему надо силы набраться, иначе он до начала потехи падет, как загнанная кляча.
Всадники загоготали, один наклонился, разрезал узел на руках пленника.
– Удальцы! Кто может поговорить с ним на его языке?
– Сы-вынья! – выкрикнул один под громкий хохот.
– Су-уська! – отозвался второй.
Третий добавил совсем грязное слово.
«А ведь лошади умнее, – думал Хасан, замечая, как ледок нарастает в синих глазах боярина. – И это покорители сотен народов, хозяева половины мира, добирающиеся до другой? Скоты, мясо для мечей и стрел. Вот такими их держат, чтобы, не думая ни о чем, шли подыхать за золоченые юрты, тысячные табуны, сотенные гаремы ханов и мурз. И ведь научили их смотреть на иноплеменников, как на баранов, которых им дозволено резать и стричь до бесконечности. Найдется ли сила, способная вразумить этих тварей, заставить понять, что их самих тоже можно стричь и резать?.. Русь-матушка, я, твой приемный сын-полукровок, виноватый перед тобой за их вины, чувствую – ты можешь! Только ты одна. Больше некому…»
Убедись, что русского ни один из четверых не понимает, сказал громко:
– Боярин! Держи выше голову и следи за мной. Тебя раздумали обменивать, меня раздумали четвертовать, Ну, что ж, для воина быть убитым почетнее, чем подохнуть в яме, ожидая, когда тебя обменяют, как скотину. Сейчас я тебя буду кормить, и ты ешь. Так надо, боярин, нам ведь предстоит нелегкое дело.
Хасан, все еще опасаясь, по-русски говорил полунамеком, следя за лицами нукеров; они поглядывали выжидающе, держа наготове смех в глотках. Хасан решил не обманывать их надежд.
– Я сказал ему – перед скачками лошадей кормят овсом, но поскольку он еще не лошадь, придется
