– Имеются ли в войске осадные машины?
– Таких машин нет. Их тяжело возить летом. Есть мастера из Китая, Турции, Самарканда и западных стран, а также наши, ордынские. Они построят любые машины, когда потребуется.
Сотника увели. Боброк задумчиво произнес:
– Всерьез Мамай собирается.
– Вожа научила, – отозвался Владимир Серпуховской. – Все татары говорят, как заведенные, будто у Мамая семьсот тысяч войска. Сколько ж на самом деле?
– Давайте прикинем хоть по себе, – Димитрий вдруг подмигнул боярам. – Мы вот тож слухи поддерживаем, будто в Москве у нас денно и нощно двадцатитысячный полк стоит. А нам и две тысячи в большую казну влетают.
– Не напугаешь ворога – не проживешь, – сказал Боброк. – Татары вон баб своих и ребятишек во время битвы сажают на коней и велят на холмах маячить. И западные государи толпы крепостных гоняют за войском опять же для числа. Каждый трубит, будто у него тьмы несчитанные.
– Вот как выставит Мамай тысяч двести, тогда и придумывать страхов не придется, – серьезно произнес Димитрий. – То Орде по силам. А за Мамаем стоит Тохтамыш. За Тохтамышем – Тамерлан…
Задумались князья и бояре. Орда бесконечна. Сколько веков накатывают с востока грозные волны нашествий, и не ослабевает их сила. Кремень не выдержал бы, а Русь стоит. И такими вдруг нелепыми, немыслимыми показались собственные раздоры…
– Несть числа врагам, а бить надо, – жестко сказал Димитрий. – Коли соберем пятьдесят тысяч войска – можно встать против степи.
Тихо стало в княжеской думной. Шутка ли – пятьдесят тысяч воинов! Не городских и удельных «тысяч» во главе с тысяцкими воеводами, в которых редко бывает более трех-четырех сотен ратников, но пятьдесят тысяч вооруженных бойцов!
– Тверского полка ждать уж нечего, – угрюмо сказал Бренк. – Михаил ждал случая показать норов, вот и дождался.
Димитрий косо глянул на Тупика, промолчал.
– Из Нижнего тоже полка не будет, – отозвался Боброк. – Может, какие охотники только. Там, правда, и не с чего собирать большой полк после всех разоров. С Рязанью тож ясно.
– Новгородские бояре молчат – вот што непонятно! – возмутился один из окольничих.
– Непонятно? – Димитрий зло сверкнул очами. – Новгородские толстосумы на любой беде готовы наживаться. Чего им рисковать – Мамай-то Москве грозит, не им. Они и прадеда моего, Невского Александра, звали, когда уж немцы их городки и погосты жгли. Да и то еще неизвестно, позвали б аль нет, кабы люд городской не взял их на вече за горло. У нас родина – земля русская, у них – мошна тугая. Для них Москва – только что соперник торговый.
– Так где же мы возьмем пятьдесят тысяч, государь? Кто даст нам такое войско?
– Народ! К нему ныне гонцов шлю.
– Смерды? Холопы?
– Холопу и смерду родина не меньше дорога. А то и дороже. Не в обиду тебе говорю, а в назидание.
– Я и не в обиде, государь, да ты не понял меня. Дайте-ка смерду меч, а хотя бы вон Ваське Тупику – лапоть, да поставьте их друг против друга. Не думаю, штоб смерду меч здорово помог.
Тупик улыбнулся:
– Это смотря какой смерд. Видал я под Ордой одного казака чернобородого – он цепом молотильным так по татарской башке съездил, что она со шлемом вместе в плечи ушла.
– Слыхал? – засмеялся довольный Димитрий. – И вот что, бояре, сами запомните и другим передайте: коли кто из господ владетельных хотя бы последнего холопа не пустит в войско охотником – голову отрублю. Вот этой рукой!
И все поверили: отрубит. И, может быть, впервые русские бояре увидели в княжеской думной тень грозного русского царя. Не с того ли часа стали называть московских государей «грозными»? Вплоть до последнего потомка Димитрия – Четвертого Ивана?..
– Ты, Василий, три дня отдыхай да подбери себе десяток добрых кметов. Снова пошлю тебя под Орду. Не обессудь за труды, то не мне – родине надобно.
– О том мечтаю, государь, и на сборы дня хватит.
Димитрий проводил воина взглядом, посмотрел на бояр.
– С такими витязями да Мамайку не сломать?!
На крыльце княжеского терема встретился Тупику человек в простой дорожной одежде. Вроде обыкновенный человек, благообразный, седоватый, видом не богатырь, но Васька остановился и посмотрел ему вслед. Светлые, проникающие в самую душу глаза этого человека словно брали какую-то часть твоего существа и уносили. И смотрел он так, словно давным-давно все знал о тебе. Тупик как будто встречал его где-то…
Постоял Васька, подумал. Ждала его в посаде двадцатидвухлетняя вдовушка Анюта, пышногрудая, белотелая, с горячими вишневыми глазами певунья и хохотушка, недолго поплакавшая об утонувшем по пьяному делу муже, все сердце отдавшая лихому княжьему десятскому. Можно бы сбегать на час-другой – она уж сведала о Васькином возвращении, передала через стражу: блины, мол, печет, медок откупоривает, – но не тянуло Ваську нынче в посад, в тихий переулочек, к той ли нескрипучей калитке. «Сроку мало, – сказал он себе, будто оправдываясь. – Пойду подбирать дружину».
V
