этой золотой жилой. Золото – путь к могуществу, и надо, чтобы о случившемся Мамай узнал завтра же.
Шумные гости разъезжались при свете больших костров. Мамай чувствовал большую усталость в теле, чего давно с ним не было. Возможно, ее принесло душевное облегчение, наступившее с приездом московского посла? Димитрий в Москве.
Он зашел в юрту царевны, ласково поговорил с дочерью, похвалил за помощь, спросил, нет ли у нее каких желаний, даже пошутил, что из-за первой в Орде красавицы сегодня чуть не лишился двух лучших воинов – темника и десятника. Наиля спрятала лицо, а Мамай уже серьезно сказал:
– Темир-бек, я думаю, станет большим полководцем и моей правой рукой. Ты приглядись к нему, я скоро тебя спрошу о нем.
– Он страшный.
– Не для тебя, – Мамай улыбнулся. – Воин и полководец должен быть страшным для недругов. Да я ведь еще не собираюсь отдавать тебя никому, хотя тебе скоро шестнадцать. После шестнадцати девушек берут в жены неохотно, но, я думаю, тебя возьмут.
– Отец!..
– Ничего, привыкай чувствовать себя невестой. А дочке Батар-бека скажи: сын Галея не является наследником своего отца, – ей сразу расхочется стать его женой.
Наиля засмеялась, вспомнив оконфуженную княжну на празднике, но тут же что-то погасло в ее глазах.
– Значит, он даже не мурза?
– Он десятник нукеров. Скоро станет сотником. Но больше, чем сотником, он не станет никогда.
– Почему, отец?
«Что с ней? – Мамай удивился не вопросу, а тону дочери. – Неужели Темир-бек проницательнее меня? Наиля в самом опасном возрасте… Этого дерзкого надо удалить из сменной гвардии». Сказал, чуть нахмурясь:
– Потому что Хасан слишком хороший воин. Его талант ушел в меч, лук и коня. И еще потому, что у него нет даже малого улуса.
– Я думала…
– Тебе не надо думать, – улыбнулся Мамай. – Мужа тебе я найду достойного. Но раньше подарю новую московскую няньку. Русские няньки знают много преданий. Народ, у которого нет будущего, тешит себя сказками о сильных богатырях и прекрасных царевнах.
– У нас тоже много таких сказок, отец. А у русских самые интересные сказки – про дурака Ивана. Я их очень люблю.
Мамай расхохотался:
– Если так, русам нечего опасаться за свое будущее – дураки никогда не переведутся.
С этим легким настроением Мамай вернулся в свою юрту через затихший лагерь. Отослав нукеров и рабов, сам разделся при свете каганца, подошел к стенке шатра, приоткрыл спадающую складку. Под ней открылся длинный плоский ящик, обшитый ковровой тканью. Мамай откинул крышку, тихо позвал:
– Ула, Ула… Иди, Ула…
Козий пух, наполнявший ящик, шевельнулся, из-под него показалась плоская копьевидная голова, покрытая паутиной колдовского рисунка. В свете каганца драгоценными рубинами загорелись два немигающих глаза. Минуту голова была неподвижна, потом начала ползти вверх, на ковер потекло тонкое зеленоватое тело, казалось, ему не будет конца. Мамай задул каганец, в тесноте улегся на постель, с удовольствием вытянул усталые ноги. Он слышал едва уловимый шелест – змея обходила дозором его жилище. Потом, уже сквозь дрему, почувствовал, как что-то легкое скользнуло по ногам, потекло по одеялу к груди. Улыбаясь в полудреме, он протянул руку, встретил сухое, гибкое и прохладное, стал осторожно гладить, и то, что он гладил, скоро начало отзываться на ласку, выгибалось, стелилось, вилось по рукам, и в темноте нельзя было уже понять, где руки Мамая, где тело змеи. Мамай засыпал и видел легкие сны…
Можно обмануть или подкупить человека, прикормить или отравить собаку, но сторожевую змею нельзя ни обмануть, ни приручить, ни накормить отравой. Ула, возможно, была последней в мире сторожевой змеей, каких в древнейшие времена готовили искусные маги-заклинатели для восточных владык. На это уходили годы тяжелого и опасного труда настоящих волшебников. И если хорошо дрессированный охотничий кречет стоил табуна отборных коней, настоящая сторожевая змея стоила десятка кречетов. Больше года индус-заклинатель жил в юрте Мамая, следуя за ним во всех походах, пока не передал Мамаю тайны господства над четырехметровым страшилищем и пока Ула не привыкла к Мамаю.
Появление живого незнакомого существа в «кругу защиты», который змея определяла для себя, вызывало в ней неописуемую ярость. В этом, вероятно, и была тайна дрессировки. «Круг защиты», который Мамай про себя называл кругом смерти, был всегда одинаков, и для Улы он равнялся шести человеческим шагам. Мамай вначале не поверил индусу, потому что знал, как неохотно змеи кусают тех, кто не служит им добычей. Тогда проверили на двух рабах, вызванных в большой шатер, и даже Мамая, повидавшего тысячи смертей, потрясла гибель несчастных – броски змеи были неуловимы, и удары она наносила точно в лицо.
Мамай оттягивал окончательный расчет с заклинателем, пока не убедился, что Ула повинуется ему так же, как бывшему хозяину. Он выдал золото, проводил индуса и велел нукерам через час принести его голову. Нукеры в точности исполнили его повеление. Золото, правда, исчезло, нукеры клялись, что при убитом ничего не было; Мамай, хотя и не поверил, щедро наградил убийц, заткнул им рты, опасаясь мести тайного союза магов-заклинателей. Ключ к сторожевой змее теперь находился только у Мамая.
Ула была странным существом, для которого, кроме Мамая, не существовало ничего. Если Мамай уезжал, змея месяцами спала в своем ящике, холодная, окостеневшая, мертвая в середине лета, когда у змей наступает самая активная пора жизни. Но вот он появлялся после долгого отсутствия – летом ли, зимой, – и не далее чем через час из ящика доносился нетерпеливый шорох. Мамай в таких случаях удалял всех, открывал ящик, и тощая холодная лента устремлялась к нему на грудь, обвивалась вокруг тела, замирала, положив на плечо плоскую голову, и тогда ему казалось, что Ула счастливо жмурится. Несколько минут она согревалась, потом тянулась к его рукам. Он давал ей свежего теплого молока, она подолгу пила, трепеща в чашке черным раздвоенным языком, потом он открывал заранее приготовленный рабами ящик с
