– Не могу. Не могу я нарушить приказ государев, передать охрану княгини другому. Слово дал. И воевода с меня не лучше. Этакую крепость боронить – голова нужна, борода седая.
– Может, владыка чего подскажет, а, Владимир?
– Сходи спроси…
У ворот Чудова монастыря, где жил митрополит, двое чернецов, переругиваясь с ключарем, разворачивали повозку, нагруженную книгами и свитками пергамента.
– Чего не поделили, отцы святые? – спросил Олекса.
– Да как же, боярин! – отозвался согбенный седой монах, помаргивая слезящимися глазами, ослепшими в сумеречной келье за переписыванием пергаментов. – Из Симоновского мы. Владыка наш велел в Чудов перевезти письмена священные, книги старинные, мол, надежнее уберегутся в Кремле-то. А он вот не примает.
– Да што я, на улицу вас гоню? – сердился молодой ключарь. – Уж и ризница, и книгохранилище доверху заложены – со всех ближних церквей и обителей свезли книги. А в келье да подвалах мыши источат пергаменты. В Архангельском вон придел пустой, туда и везите.
– Ага! Придел-от дресвяный, не ровен час загорится. В храм класть не лучше – народ там толкется.
Олекса, не зная, что присоветовать, поспешил на Владычный двор. Стража узнала его, пропустила без слова. Киприан стоял у крыльца своей палаты, опираясь на самшитовый посох, следил за погрузкой ризницы и своей библиотеки в крытые кожей возки. Он только что вернулся от службы в Архангельском соборе, отпустил бывших при нем игуменов и настоятелей храмов, благословил их разделить испытания, выпавшие прихожанам и духовным братьям, сказав, что обязан последовать за государыней. Он, митрополит, должен иметь влияние на всю Русь, ему сидеть в Москве, отрезанным от паствы, никак невозможно.
Олекса поклонился владыке в пояс.
– Откуда ты, сын мой?
– Из сторожи, святой отче. Враг – в двадцати верстах.
– Помилуй, боже, недостойных рабов твоих, прости окаянство наше, отведи погибель от православных. – Киприан трижды перекрестился.
– Отче, воевода Морозов исчез, бояре бегут, народ в смятении. Што делать, отче?
– Попы и чернецы служат молебны об избавлении от агарян, утешают народ в беде. А воевод ставить – дело княжеское.
– Отче! – вскричал Олекса. – Ты – владыка церкви. Собери остатних бояр, укажи достойного, благослови на воеводство, и народ признает его.
– Не смей учить меня, дерзкий! – Киприан стукнул посохом. – Святительское ли дело заниматься ратным устроением? Ты государя свово спроси: почто бежал он, аки тать, скрываясь в ночи? Где брат его, столь прославленный во бранях? Где иные наперсники, втравившие в эту войну? Почто он воеводы доброго нам не оставил? На кого кинул град стольный – на чернецов, на женок да на простолюдинов? Недорого, знать, он ценит Москву и головы наши!
– Святой владыка! Аль неведомо тебе, зачем ушел Димитрий Иванович? Кабы выдавал он Белокаменную хану, разве оставил бы в ней княгиню с детьми? В Москве – тысячи оружных…
– Вот и сыщите себе воеводу. У меня же не одна Москва на плечах. Я есмь всея Руси митрополит, и неча мне делать там, где светской власти не осталось. Не смерти боюсь, но бесчестья православию. Не хватало еще, чтобы митрополита Киприана татары, как собаку, увели на цепи в Сарай и там приковали да именем бы моим смущали христианство. А княгиню с чадами я вывезу. Не место белой голубице середь воронья.
У Олексы потемнело в глазах. Это что же такое – владыка церкви уже обрек Москву на гибель? И кого он обозвал вороньем – не тех ли простолюдинов, о судьбе которых плакался?
– Беги, отче, беги скорее, да знай: на Руси тот не найдет чести, кто собой дорожит больше, чем родиной!
Олекса круто повернулся, пошел в ворота. Киприана затрясло. Ни один князь не смел бы так надерзить святителю, как этот молодой охальник.
– Еретик! Бес!
– Вели, святой владыка, повяжем его да засадим в подвал, – предложил начальник митрополичьей дружины.
– Бог накажет. – Киприан поспешно перекрестился, вспомнив, что он священник, а не игрок в зернь, сводящий счеты с соперником. – Прости, господи, речи его неразумные.
В городе звонил колокол, но распаленный Олекса не слышал его. Он спешил к терему князя Владимира – вдруг да застанет там кого из бояр? Ворота были заперты, он сунул руку в отверстие, повернул деревянный ключ, вошел на пустое подворье. Терем словно вымер. Стук подкованных каблуков гулко отдался в тишине просторной гостевой залы. Олекса в изумлении остановился перед картиной на стене, озаренной солнцем, льющимся в отворенные окна. Он даже не слышал легких шагов на лестнице, ведущей из залы в верхние покои терема.
– Ой, кто тут у нас?
Воин вздрогнул, оборотился на женский голос. В проеме двери, словно в раме, стояла девушка в полотняной домашней рубахе до пят, перетянутой голубым пояском. Корона косы без всяких украшений обвивала ее голову, большие серые глаза смотрели на гостя с любопытством и легкой тревогой.
– Ты кто? – изумленно спросил Олекса.
– Анюта. – Девица тревожно улыбнулась.
– Что же ты делаешь здесь, Анюта?
– Как что? Я живу здесь. При княгине Олене.
