– Разве княгиня дома?
– Кабы так! В отъезде она, ждем – не дождемся. А ты у великого князя служишь? Я видала тебя с издалька.
– Ишь глазастая! Почему ж я тебя не видал досель?
– Мы не боярыни, чего нас разглядывать?
– Так ты што, одна осталась?
– Да нет. Шестеро нас, сенных девушек, оставлено за домом присматривать. Кружева вяжем для госпожи, прядем – делать-то больше неча, все съехали. Лишь три старых дядьки при нас.
«Они кружева вяжут!» – чувство вины захватывало Олексу.
– А татары подступят, осада начнется?
В глазах девицы мелькнул испуг и растаял.
– Пригодимся. Ратников станем кормить, ходить за ранеными. Князь наш обещал скоро вернуться с войском.
– Да ты, милая Анюта, храбрее иных бояр. – Сказав, он подумал, что храбрость ее от неведения близкой беды.
– А ты небось от воеводы за ключами – дак вон они.
На столе посреди залы лежала тяжелая связка ключей, так и не понадобившаяся Морозову.
– Ключи ни к чему мне – я к государю спешу. Может, тебя с собой взять, а? На седле увезу.
– Што ты, боярин, как можно съехать? И подруги мои тут.
Олекса грустно улыбнулся:
– Тогда прощай, храбрая Анюта. – У порога вдруг задержался, обернулся к ней, сказал, сам словам удивляясь: – Жди меня, Анюта. Доложу князю о разведке – ворочусь. Хоть сквозь целую Орду пробьюсь, а тебя сыщу.
Сбегая с крыльца, он продолжал видеть изумление в ее глазах, вспыхнувшие румянцем щеки. Однако тут же забыл о девушке, пораженный грозным гулом человеческих голосов: от Фроловских ворот, захлестывая улицы и площади детинца, валили толпы народа.
IV
Не знал Олекса, что его стычка со стражниками подольет масла в огонь, который начал разгораться еще с утра, когда пошли разговоры о том, что бояре и богатые гости, оставленные начальствовать, тайно покидают Москву. Возможно, толки эти послужили бы сигналом общего бегства, но куда податься бедному посадскому, у которого ни лошади, ни полушки за душой и целая куча ребятни? А таких в Москве – полный Великий Посад да Заречье с Загорьем.
К старшине Кузнецкой слободки Савелию Клещу с заутрени нагрянули ополченцы, сдавшие ночную стражу.
– Ты, старшина, квасы попиваешь, а лучшие-то люди бегут вон из города. Я чаю, за одну ночь Кремль уполовинился народишком, ежли вовсе не опустел. Кто станет боронить Москву без бояр-то?
– Пропадать нам тут всем в безначалии! Князь бросил, теперича и бояре бросают.
– Што им наши головушки? Пожитки бы спасти, а черных людей оне себе завсегда сыщут.
Костистое, жесткое лицо Клеща помрачнело.
– Вы, православные, чем буянить зря, ступайте за посадскими старшинами. Пущай сходятся на подворье Адама-суконника.
К подворью Адама уже привалила целая толпа. Многие ополченцы в бронях и с оружием. Адам пригласил выборных в дом. Кроме него и Клеща были здесь старшины от бронников, от оружейной сотни, от плотницкой и гончарной улиц, от кричников и красильщиков. Кожевенную слободку представлял Каримка. Минувшей весной бывший дружинник повздорил на Арбате с важным казанским гостем, который постоянно торговал в Москве. Когда тот обозвал Каримку неверным выродком, разъяренный богатырь учинил обидчику целую осаду в его доме, разогнав челядинов, а потом снял обитые узорной медью ворота, отнес их на постоялый двор и там пропил с какими-то гуляками. Купеческий Арбат потешался над казанцем, но тот нажаловался окольничему, и Каримку удалили из дружины, велев заплатить стоимость ворот. Кожевники, обрадованные возвращением старого товарища в их сотню, тут же избрали его своим старшиной.
Людям неродовитым, хотя бы и облеченным выборной властью, не с руки встревать в боярские дела. Думали. Наконец Клещ угрюмо обронил:
– В Кремль идти надобно. Всем выборным. Спросим бояр, кто там остался, чего они мыслят. Ежели правда съехал Морозов, пущай нового воеводу ставят.
– Кто поставит? – спросил бронник Рублев. – Я сам слыхал разговор боярина Олексы Дмитрича со стражей – там безначалие полное. Морозовский стремянный Баклан хозяйничает.
– Тот же Олекса – он сотский великого князя.
– Ускакал уж, поди-ка.
– А в Кремль идти надо, – веско сказал Адам.
– Веди, бачка-калга! – Каримка нетерпеливо вскочил с места.
От Адамова подворья за старшинами двинулись сотни людей, жаждущих какого-то сильного слова, чьей-то воли, которая немедленно направила бы их на общее грозное дело, способное отвести подступающую беду. В исходе широкой Нагорной улицы, что вела от неглинского подола к Фроловской площади, дорогу шествию преградил конный обоз из Кремля. Передом ехал легкий крытый возок,
