Темник торопил начальников. Где князь, там и казна его. Время от времени разведчики замечали русских всадников, но те быстро скрывались в лесах. Лишь на берегу Рузы произошла стычка, в которой с обеих сторон имелись убитые, и Кутлабуга понял, что за его движением следят вражеские дозоры. Как поведет себя князь? Побежит или затворится в осаде? Топтание под городом в планы темника не входило, но Волок-Ламский – не Москва.
На другой день, миновав влажные, темные густолесья, тумен вышел к Рузе. Передовые сотни проверили брод, и войско, не останавливаясь, устремилось на левый берег, оставляя за собой грязные, черные сакмы на зелени речных лугов. Кутлабуга шел с легкой головной тысячей, ее он намеревался выбросить вперед, наперехват дорог севернее и западнее города, как только весь отряд втянется на приламскую равнину.
Небо стало чище, в полдень солнце пригрело, легкая пыль от копыт головных сотен мирно вилась впереди, и ничто пока не сулило тревоги. У русов свой обычай: после обеда они спят, как тарбаганы в норах, небось их дозоры тоже попрятались для сна – давно уж нет вестей от разведчиков. Кутлабуга вызвал к себе начальника передней тысячи – своего дальнего родича Мурута. Наянами в войске он предпочитал иметь дальних – ближние скоро наглеют, садятся темнику на шею, требуя незаслуженных привилегий и званий, лодырничают, обманывают, бессовестно воруют и утаивают добычу, вступают в беззаконные сделки с торговцами и поставщиками для войска. Законы в Орде жестоки, но применять их все труднее как раз оттого, что ордынская верхушка связана родством. А глядя на начальников, то же начинают делать и простолюдины. Гниет Великая Орда, разъедается воровством. Отделить бы крымский улус да начать все сызнова…
Тысячник Мурут уже ехал за хвостом золотистого текинца Кутлабуги, не смея поравняться с темником, пощелкивал языком, выражая восхищение лошадью начальника и подавая знак, что явился. Кутлабуга подбирал себе лошадей той же масти, что ходили под ханским седлом, и хотя текинец выморился, темник не менял его от самой Москвы. Знай он, что Тохтамыш ненавидит белых лошадей только потому, что на них красовался Мамай, что и своего любимого аргамака он сменил на вороного, потому что увидел золотистого жеребца под темником, Кутлабуга, вероятно, отослал бы текинца в обоз или даже зарезал на мясо. Но подданные не могут знать все мысли владык, оттого так неожиданно порой сваливаются на них опалы и расправы. От скольких забот, пустых трудов и даже бедствий избавились бы иные люди, не будь они похожими на обезьян.
Кутлабуга наконец подал знак Муруту ехать рядом, намереваясь объяснить ему предстоящее дело, как вдруг в облачке дорожной пыли возникли бешено скачущие всадники.
– Ойе! – тихо воскликнул темник. – Видно, важные вести.
Всадники круто осаживали лошадей, десятник закричал:
– Эмир! Впереди урусы! Наши сотни сражаются!
Усталый конь под темником остановился от легкого движения.
– Сколько ты видел урусов?
– Много! Пять сотен… Тысяча!
– Ой-е-е, как хорошо ты считаешь! Тебя надо определить казначеем или менялой – пять сотен ты сравнял с тысячей. – После того как Тохтамыш заметил Кутлабуге, что хороший воин должен ценить шутки, он старался шутить, даже отправляя людей под топор. Привыкли гонять баранов, и первый козел показался волком?
– Я хотел сказать, эмир, их пять сотен и еще тысяча.
– Слава аллаху, мы получили первую весть о враге. Пойдем, Мурут, поглядим. – Темник хлестнул жеребца камчой и помчался по дороге. Вслед за нукерами воины головной тысячи пришпорили лошадей. Поле с редкими рощицами отлого вспухало, острые глаза темника приметили обычный на водоразделах сторожевой или могильный курган в одном перестреле от дороги, и он издали повернул к нему по серому жнивью. Мурут знал свое дело – его тысяча неслась туда, где курилась пыль над местом сечи. Текинец шел резво, но громко и часто дышал – все же следовало поменять коня. С кургана виделось далеко. Поля и желтеющие дубравы верстах в двух впереди переходили в сплошной лес. Между купами берез крутилась конная рубка. Тела побитых серыми пятнами и бугорками были широко рассеяны вокруг непрерывной круговерти всадников, сверкающей искрами сабель, по полю носились и стояли, тревожно задирая головы, оседланные кони, потерявшие хозяев. До темника доносился раскатистый чужой рев. От двух сотен прикрытия едва ли осталось пять десятков и те уничтожались на глазах Кутлабуги, но он словно не замечал своих, ибо они делали то, что обязаны делать. Внимание темника приковал русский полк, идущий на рыси той же дорогой навстречу его войску. В то время как голова полка приближалась к месту боя, замыкающие сотни только показались из дальнего леса. Походный строй русов уже сломался – они, конечно, заметили ордынскую тысячу, перевалившую водораздел, и спешили развернуться для боя. С левой стороны их сковывала большая дубрава, вдоль которой бежала дорога, зато справа у них просторно – туда и смещались русские конные сотни, перестраиваясь из колонны в сплошую лаву. Кутлабуга видел перед собой до трех тысяч всадников, не считая тех, что добивали его прикрытие и клубились в поле, обеспечивая развертывание полка. Длинные копья большой колонны выдавали тяжелую русскую конницу, у темника тревожно екнуло сердце: нелегко будет расколошматить броненосную лавину москвитян.
Передние сотни Мурута уже схлестнулись с русскими всадниками, затухающая рубка завертелась с новой силой. Голова вражеского войска уже прекратила движение, правое крыло его все время вытягивалось – вот сейчас бы врезаться в это изломанное, еще не расправленное крыло! Но одной тысячи Мурута мало для удара, и она занята всадниками русского заслона. В середине полка плеснулся багровый стяг, раскачиваясь, вздымался выше и выше. Нельзя давать врагу время для тщательного устройства своего порядка, надо быстро использовать превосходство в числе – напасть, охватить, окружить, смять их строй, прижать к дубраве на левом крыле, засыпать стрелами, ни одному не дать уйти из мешка. Кутлабуга был уверен: князь где-то под багровым стягом, а где князь, там и казна его.
Нукеры не теряли времени: связав длинные пики, нацепили на них сигнальные полотнища, воткнули в вершину кургана. Шесть тысяч тумена подходили на рыси к горбу водораздела, извиваясь по дороге толстой громадной змеей. То-то выкатит глаза русский князек, когда явится ему вся ордынская сила!
– Сигнальте! – резким голосом приказал Кутлабуга. – Тысячам, кроме первой и второй, развернуться сотенными колоннами в сторону левой руки. Мурзе Муруту прекратить бой, отойти и стать на левом крыле тумена. Живо! Живо!
Повинуясь движению стягов, головная тысяча перешла на шаг, разделилась на сотни, они быстро выравнивались в линию. Следующая тысяча перестраивалась на рыси, спеша поравняться с передней. Еще две на скаку хлынули с дороги, обтекая ставку темника. Шедшие в самом хвосте две отборные тысячи повернули прямо на курган – здесь они останутся в резерве. Над полем понеслись сигнальные стрелы, их сверлящий вой предназначался для Мурута и его наянов – пусть следят за своим сигнальным стягом на кургане. Однако этот робкий с эмиром тысячник в бою – удалец. Сбив русские сотни, он погнал их и, кажется, готов был в одиночку напасть на весь полк. Поздно, удалец, – там уже не куча, а стена. Сигналы
