многих месте: в Сарынске маршруты всех транспортов ведут в центр, и люди охотно идут сюда на мероприятия, и за аренду помещений можно брать больше, а это немаловажно, учитывая разговоры о том, что скоро все региональные общества переведут на полное самофинансирование.
Вот к этому человеку и вот в такой сложный момент пришел Илья Немчинов. Леонард Петрович был ему рад – все-таки Немчинов пытался помочь ему, писал в газете о доме ВОГ как об историческом памятнике, о том, что культурные объекты ни в коем случае нельзя отдавать для коммерческого использования. Это все байки, что, дескать, пока здание государственное, оно бедное и ветхое, а появится хозяин, тут же наведет порядок, на самом деле наши хозяева таковы, что похабят и безобразят всё, что попадет в их бессовестно жадные руки. Да и не ветхое оно, писал Немчинов, а стараниями Л.П. Шмитова как раз приведено в божеский вид. Леонард Петрович тогда был благодарен и польщен, не подумав, что генерал Великанов может обидеться неупоминанием своего имени, и тот обиделся, и высказал это Шмитову со свойственной ему прямотой.
Немчинов спросил, как дела, Шмитов наскоро пожаловался, но бодро, без той канючливости, которую Илья не любил в своих соотечественниках (и в себе). Шмитов вообще, судя по фамилии, имел немецкую кровь. Да и выглядит таким, какими мы до сих пор представляем типичных немцев: сухой, со слегка веснушчатой белой кожей, белесые ресницы, голубые глаза, светлые волосы.
Илья спросил, может ли Шмитов помочь в деликатном деле, посмотреть видеозапись с телефона и понять, о чем говорят люди. Не исключено, что и Леонарду Петровичу от этого будет польза, поскольку люди эти те самые, кто покушается на дом ВОГ. По крайней мере один из них – Максим Костяков.
Шмитов заинтересовался. Они заперлись в его кабинете, Илья достал флэшку (дочь купила на день рождения и научила пользоваться), вставили в компьютер, Леонард Петрович машинально скопировал к себе, чего Илья даже не заметил, проверил на вирус – мало ли что, запустил, стал просматривать.
Максим стоял лицом, Павел Витальевич двигался, но движения рук и пальцев были различимы, при этом в одной руке у Костякова-старшего была лейка, но он ее постоянно отставлял, чтобы разговаривать, если так можно выразиться, обеими руками.
Разговор был приблизительно такой:
ПАВЕЛ. Ты как шпион. Никто не подслушивает.
МАКСИМ. Хочется поговорить молча. Как с мамой.
ПАВЕЛ. Мама.
МАКСИМ. Нельзя делать вид, что ничего не произошло.
ПАВЕЛ. Будем кричать: мой сын меня разоблачил?
МАКСИМ. Все так думают.
ПАВЕЛ. Пусть думают. Я спросил его зачем? Он сказал, случайно.
МАКСИМ. Молчание признак вины.
ПАВЕЛ. Признак силы.
МАКСИМ. Нет. Подумают: сделали, поэтому молчат. А скажем, подумают: если бы сделали, не стали бы говорить. Признак силы – не бояться говорить.
ПАВЕЛ. Ты в самом деле не боишься? Я вот лишний раз боюсь. Мы его фактически убили.
МАКСИМ. Перестань. Ты забыл, что он сделал?
ПАВЕЛ. Я всё помню. Человек влюбился.
МАКСИМ. В твою жену.
ПАВЕЛ. Когда влюбляешься, все равно.
МАКСИМ. Ты странно говоришь.
ПАВЕЛ. Я всегда так думал.
МАКСИМ. Что-то не помню.
ПАВЕЛ. А я помню.
МАКСИМ. Сам влюбился?
ПАВЕЛ. Кто сказал?
МАКСИМ. А то не видно.
ПАВЕЛ. Правда?
МАКСИМ. Да.
ПАВЕЛ. Пусть.
МАКСИМ. Твое дело. Не хочешь говорить, скажу я. Так будет лучше.
ПАВЕЛ. Не знаю. Думаешь, лучше?
МАКСИМ. Да.
ПАВЕЛ. Да.
МАКСИМ. Хорошо?
ПАВЕЛ. Да. Нет.
И вслух:
– Не надо ничего, говорю тебе!
Тут – звук хрустнувшей ветки, Павел поворачивается, изображение скакнуло вниз, исчезло.
– Ну? – спросил Немчинов. – Что-нибудь понятно?
– В общих чертах… Про сына Павла Витальевича что-то.
Немчинов рассказал про спектакль, про совпадение в его сюжете с тем, что было в жизни, про то, как потом в доме Костякова-старшего был банкет, а Немчинов бродил и наткнулся на беседующих братьев.
– Мне кажется, они тут договариваются, как на это отреагировать. Нет? – спросил Илья.
– Ну, в общем, да. Потому что неприятно. Могут подумать, что действительно что-то было и что сын решил намекнуть.
– А про то, как было на самом деле, они не говорили?
Шмитов знал, что Илья задаст этот вопрос. Когда мысленно переводил жесты в речь, когда услышал, то есть увидел фразу о том, что «фактически убили», тут же понял: из этой записи Немчинов хочет извлечь свою журналистскую выгоду, надеется на жареный материал – и чутье Немчинова не подвело, угадал, жареным действительно пахнет. Странно только, зачем это Илье, он человек миролюбивый. А вот Шмитову информация очень бы пригодилась. Набраться наглости, прийти к Максиму Костякову, показать запись (предупредив, что оставлена копия). И предложить: я уничтожу и запись, и копию, а вы оставляете нас в покое. И всем хорошо. А Немчинову сказать, что тут ничего особенного нет, можно выкинуть. И это будет, оправдал себя Леонард Петрович, правильно: если Немчинов вцепится в скользкую фразу, начнет раскручивать, как они, газетчики, выражаются, компромат, то ему же будет хуже – ничего не добьется, сломит себе голову. Он человек воспаляющийся, романтический, с пониженным чувством опасности. И ведь сидел спокойно на своей краеведческой тематике, нет, проснулась журналистская ерзость, охотничий инстинкт. Плохая вообще это профессия, особенно если ты публицист: обвинять, обличать, подозревать. Шмитов бы не смог.
При этом Леонард Петрович не подумал, что он и сам-то человек если не воспаляющийся, то романтический в не меньшей степени, чем Немчинов, и его план тоже чреват сломом головы. Но очень уж захотелось использовать шанс.
Все эти размышления возникли в процессе просмотра и прослушивания, поэтому ответ на вопрос Немчинова у Леонарда Петровича был готов:
– Нет. Наверно, и говорить им о том деле нечего: как всем известно, так и было. Утонул брат, без вариантов.
– Ну и слава богу! – с облегчением вздохнул Илья.
Леонард Петрович с уважением оценил это умение человека радоваться тому, что другие не замешаны в чем-то плохом.
Но действительно ли не замешаны, это вопрос.
27. И. Питание
__________
____ ____
____ ____
____ ____
____ ____
