— Это почему же?
— Про животных почв не рассказал, про почвенные горизонты.
Невейзер сидел притихший.
Взял учебник.
Вот они, в самом деле, рисунки и подписи: горизонт перегноя, горизонт вымывания, горизонт вмывания, материнская горная порода... Какие слова, Господи ты Боже мой! Какое время было! Какая душа была...
Антон меж тем набил школьным имуществом большой рюкзак.
Невейзер дал ему ключ, сказал адрес.
— Послезавтра или, нет, завтра я вернусь. Жди. Если же не вернусь...
— Почему?
— Предчувствия у меня, брат.
— Это метафизика.
— А ты — материалист?
Антон подумал.
— Да! — сказал он, это было словно клятва.
— А может, мы с тобой что-нибудь не то делаем? — сказал Невейзер.
— То! — уверенно ответил Антон. — Спасибо вам.
И исчез.
11
А Невейзер пошел за камерой.
Мимо проехал колесный трактор «Беларусь», подпрыгивая на ухабах. В кабине был знакомый шофер, Виталий, тезка, который привез их сюда. «Привет!» — крикнул он с неожиданным радушием, подняв руку. «Привет!» — ответил Невейзер, вяло улыбнувшись и тоже вяло подняв руку.
Больше никто не прошел и не проехал, пуста была улица. Но у Невейзера возникло вдруг ощущение, что он попал совсем в другой мир, в другое государство, где все ему чуждо и непонятно. Вот проехал Виталий и приветливо поздоровался. Земляк Виталия, соотечественник его, ответил бы на приветливое приветствие не задумываясь, и пусть он даже не знает, куда едет Виталий, ему понятно:
Входя в дом Гнатенкова, он столкнулся с молодым, худым, черноволосым на висках и лысым в середине головы человеком. Человек был энергично-зол. В руках у него была папка ярко-красного цвета.
— Я ей предложил больше, чем все! — сказал он Невейзеру. — А она... Не понимаю! Зачем ей этот хромоногий? Кто мне объяснит? Вы ее родственник из города?
— Телеоператор, — сказал Невейзер. — Свадьбу приехал снимать.
— Ясно! Люмпен-интеллигент, поздравляю! — сказал человек. — Университет заканчивали?
— Да, — для краткости разговора сказал Невейзер.
— Я тоже. Не помню вас. Ведь вы тоже филолог?
— Нет. Я... мехмат.
— Все равно. Литературу любите?
— Да.
— Разбираетесь?
— Не очень.
— Спасибо за честность. Вот послушайте. Вы пойдемте, пойдемте, чего тут без толку стоять?
И пошел, уверенный, что Невейзеру тоже надо идти.
По пути он представился.
Это и был метеоролог Иешин (метеорологию он изучал самостоятельно, когда собирался попасть для глухого литературного уединения на полярную станцию в Антарктиду, но его не взяли по здоровью), автор будущего романа-тетралогии «Вон что-то красное чернеется вблизи». Вместо людей и характеров героями у него были слова. Как характеры случайно попадают в книгу, будучи объединены призрачным единством так называемого замысла, так и Иешин взял двенадцать слов, в двенадцати местах наугад открыв словарь Даля и ткнув пальцем. У него получилось:
Подчиняясь силам лингвомедитации, автор предоставил этим персонажам полную свободу, и они начали куролесить кто во что горазд. ВДЫХАТЬ оказался юношей и женился на ДОБРО не потому, что ее отцом был ПОМИНИСТЕРСКИ, а потому, что просто полюбил. Они поженились. Но вдруг ДОБРО со школьной подружкой ПУШИНКОЙ, воспользовавшись отсутствием ВДЫХАТЬ, который с другом ШКВЫРОЙ уехал на рыбалку, залишились к безобразникам РАЗВЯЗЫВАТЬ и НАСКВОЗЬ, устроили групповой отдых, ДОБРО после этого долго вздыхала, наполняясь запоздалым стыдом, как квашня, ПУШИНКА же все разболтала сослуживице, синему чулку ПЕРЕСТАТЬ, и т. д.
Описывалось это следующим образом: «...Тогда ВДЫХАТЬ своим тяжелым Ы соприялось к Р ДОБРО, почти уже аннигилируя и чувствуя контрастность слияния, но О и еще О отдаляли, издевательски вклинивались, будто монограмма на двери общественного туалета, такие вроде милые на вид, а ТЬ щелкунчиком плясал на балясинах солнечных лучей в ноябре, в марте, какая разница...» — и т.п.
Второй же том из мелодрамы должен превратиться в фарс, ПОМИНИСТЕРСКИ вдруг оказывается дворником, ПУШИНКА вообще не человек, а нечто вроде парламента, все меняет свои места, в финале ночная мотоциклистка РАЗВЯЗЫВАТЬ мчит, пьяная от слез обиды, по ночной дороге и врезается в ночного же мотоциклиста ПЕРЕСТАТЬ. Истекающие кровью, лежат они на обочине и вдруг понимают, что для того, чтобы выжить, им необходимо соитие. Мучительно, едва двигая переломанными костями, они сплетаются и умирают в самом пике блаженства, оставаясь живы, поскольку под жизнью Иешин понимает не то, что понимают другие.
И вот он пришел к Кате, рассказал ей про свой труд, попросил ее любви, готовый взамен хоть сейчас сжечь первую часть и отказаться от самого замысла тетралогии. «Жгите, мне-то что...» — со скукой ответила Катя.
— И все? — спросил Невейзер с тайным удовлетворением.
— И все. Ладно! Хорошо!
— А что это вы? — придержал Невейзер за локоть Иешина, который, считая разговор исчерпанным, собирался свернуть.
— Что?
— Что это у вас тон такой странный? Угрожающий какой-то?
— Вам показалось, — сухо ответил Иешин.
— Мне не показалось! Я, поверьте мне, хорошо разбираюсь в интонациях людей. Учтите, я не сведу с вас глаз!
— Что за чушь? С какой стати?
Невейзер, не отвечая, повернулся и пошел к дому Гнатенкова.
— Эй! Постойте! Что вы имели в виду? — кричал Иешин.
Спрашивает, а не догоняет, думал Невейзер. Боится выдать себя — излишней заинтересованностью, выражением глаз. Творец! В каждом творце — убийца, поскольку всякий художник хоть раз, да умертвил хотя бы одного из своих персонажей. Всю дорогу до дома Гнатенкова Невейзер вспоминал, был ли, есть ли писатель, который обошелся без гибели персонажей в своих книгах. Ни одного не припомнил. То-то и оно- то. И он порадовался, что не писатель.
12
В дом ему, кажется, попасть было не суждено: оттуда вылетел Рогожин, схватил его и потащил вниз, через сад, к реке. Там он плюхнулся на прибрежную траву, предлагая то же самое сделать Невейзеру.
