огороженное крепкими досками. Сильный, приятный запах, не то что в коровнике – пахнет навозом, терпким потом, особенным кожаным духом сбруи. Тяжелое перетаптывание копыт, от которого земля подрагивает под ногами; ощущается мощь больших тел, созданных для движения, бега, но заточенных в узком пространстве.
Харченко вздрогнул: заржал конь в углу, забил копытами о настил, ударился грудью в загородку.
Георгий, растерянный, стоял перед конем, который высоко задирал голову и утробно, гулко ржал, обнажая крупные и страшные, как показалось Харченко, зубы. На стойле была табличка: «Карий» – и мелкими буквами другие данные, какие обычно бывают: мать-отец, год рождения, высота в холке, вес.
– А конюшня чья? – спросил Харченко. – А лошади?
– Конюшня Трегубского, есть такой человек, – охотно объяснил дед Борис. – А лошади по-разному. Половина общая, то есть того же Трегубского, на них девчонки в город ездят, людей катают. На это лошадей кормим. А есть лошади частные: человек коня покупает, платит за содержание, за фураж, а сам приезжает, когда хочет, и ездит для удовольствия. Если человек в городской квартире, а лошадей любит, для него это выход! В ванной же не поставишь! – засмеялся старик, хвастаясь тем, что, несмотря на возраст, сохранил остроумие. – Не поставишь же в ванной, – повторил он, – правильно?
– Правильно, – сказал Харченко, думая о том, что хорошо бы разбогатеть, завести личную конюшню или хотя бы купить коня вот здесь и приезжать к нему – чтобы ржал и радовался, как ржет и радуется этот Карий. И – по лугам, по утренней росе… Хорошо!
Харченко даже улыбнулся своим мыслям, хотя понимал, конечно, что конюшню он не заведет и коня не купит, это одно из обычных мимолетных приятных мечтаний, свойственных человеку, на тему «а хорошо бы…». Они быстро проходят.
– Да выведи ты его, он же все ноги обобьет! – крикнул дед Борис.
Георгий растерянно оглянулся.
Старик сам подошел, взял уздечку, влез на перекладину перегородки, взнуздал Карего и после этого вывел.
– Оседлать, может? – спросил он Георгия. – Или сам попробуешь?
– Попробую…
Георгий начал. Сначала сунулся руками не туда, не так, но вот стало получаться, Георгий заулыбался. Конь переступал ногами и фыркал.
Георгий, осмелев и освоившись, вздел ногу в стремя и махом взлетел на коня.
– Куда? Выведи сначала! – закричал дед Борис.
Но Карий уже нес Георгия к воротам. А балка ворот была – только лошади проехать, да и то, если не с поднятой головой.
– Убьет! – ахнул дед Борис. – Прыгай! Падай!
Но падать в узком проходе было некуда, только под ноги своему же коню.
Георгий в последний момент изловчился: обхватив руками шею Карего, рывком сбросил тело вбок, упираясь ногой в стремя. Если бы остался наверху – снесло бы. А так – тело пронеслось рядом с косяком ворот, не зацепившись.
Харченко и дед Борис выбежали из конюшни.
Карий нес Георгия галопом.
– Вот так, – сказал старик. – Вот тебе и любовь. Он ведь болел, когда Горелый исчез. Чуть не помер. Он же не знал, что не нарочно, что пожар, он думал – бросил его человек. И обиделся. Хотел ему отомстить.
– Ведь мог убить, в самом деле! – сказал Харченко.
– И были случаи! – подтвердил старик.
И Харченко мысленно отказался от мечты завести коня, и тут же почувствовал облегчение: всем нам приятно бывает узнать, что какая-либо наша мечта по какой-то причине неосуществима. Избавляет от ненужных хлопот и еще более ненужной тоски.
– Ничего, помирятся, – старик, щурясь, глядел вдаль, где по гребню холма Карий скакал уже не галопом, а рысью – и не сам по себе, куда попало, а по воле человека.
Татьяна, вернувшись домой после ночной смены, не обнаружила Георгия. Дети сказали, что сквозь сон слышали, как кто-то приезжал за ним.
Харченко, поняла Татьяна.
И стала ждать, занимаясь своими делами.
Уже стемнело, когда она услышала странные звуки – и почему-то сразу подумала, что это связано с Георгием.
Подошла к забору, увидела: Георгий едет мелкой рысью на огромном коне – таким он ей увиделся в сумерках.
Подъехал, спрыгнул.
– Это откуда? – спросила она.
– Купил, – сказал Георгий с некоторым смущением – будто удивлялся, зачем он сделал такую глупость.
– Чьи деньги, того и блажь, – пожала плечами Татьяна.
За ужином Георгий рассказал ей о результатах своих поисков.
– Только и узнал, что был конюхом, а как туда попал – опять неясно. Я чувствую, так оно и будет. В Москве начну искать – узнаю, что, например, бомжем был. А до бомжа, допустим, строителем из приезжих. А откуда приехал, снова неизвестно. Я так могу до Владивостока доехать и обратно вернуться.
– Запросто. И что решил теперь?
– Договорились с Виталием – пусть организует расширенный поиск. А я пока поживу тут, если не против. Ведь жил?
– Жил…
– Кстати, помыться можно где?
– Баня есть.
Татьяна истопила баню, Георгий, напоив коня, дав ему сена и привязав у столба под крышей сарая, намылся от души, выпил чаю со смородиновым листом.
– Я тебя звал, – сказал он Татьяне, – а ты не слышала, что ли?
– Это зачем?
– Попарить веничком.
– Ага. Чужого мужчину?
– Минутку! Мы жили как муж и жена, сама сказала. То есть – до деталей, так ведь?
– Детали ему подавай, – проворчала Татьяна, холодея руками и горячея животом – как бывает, когда водки выпьешь, особенно если натощак. – Не так все просто. Раньше я к тебе привыкла, ты был уже свой. А теперь опять как чужой. Непонятно разве? А с чужим я не могу с первого раза.
– Так надо опять привыкать.
Георгий говорил это мягко, без хамства, с улыбкой, в которой Татьяна при всем желании не могла разглядеть пошлости, а видела только обещание нежности.
Но – как? Дети же за стенкой…
– Дети дома, – сказала она вслух.
– А раньше как?
– Ну… Там… Где ты спишь.
– В сарае? Тоже неплохо – там уютно.
– Перестань, даже обсуждать не хочу!
– Жаль!
– Охота вам, мужикам, вечно все обговаривать! – с досадой сказала Татьяна.
– А как еще? Мы же люди. Не в охапку же тебя брать и волочь. А то могу.
– Нет уж, спасибо, – отказалась Татьяна, думая, что в охапку взять и уволочь было бы предпочтительней. Ну, не уволочь, а как-нибудь… С посторонним разговором зайти в сарай, там как бы
