показалось! Издевательный человек ты был, дядь Борь, если честно.
Ваучер, слегка смутившись, оправдался:
– Ничего не издевательный, а просто... С юмором был по молодости, это да. И я же тебя не про конфеты прошу писать! Я вообще ни про что не прошу писать, а только подтвердить, что я тут жил. Ну, обидел тебя, было дело, извини, коли так! Но сам факт ты можешь подтвердить?
– Это смотря зачем. Есть такие данные, что Анисовке каюк придет.
– Ну и что?
– А то. Компенсацию могут дать, – рассуждал Микишин. – И за дома, и за участки, и за землю, которая в общем нашем владении. То есть, получается, ты на основании этой бумажки можешь тоже претендовать на свою долю.
– Да не нужна она мне! – вскричал Ваучер. – А если бы и нужна, какая там доля? Прямо обеднеешь ты с нее!
– Обеднеть не обеднею, а несправедливо. Я тут всю жизнь корячусь, я на этой земле работаю, я ее потом своим удобрил, извини за сравнение, а ты где-то всю жизнь мотался, а теперь вернулся: давайте мне тоже?
– Что ты говоришь, Николай? Да я...
– Постой, дядь Борь. Я мысль закончу, а ты потом скажешь. Мало, что ты сам здесь своим станешь, ты под это дело племянника своего впихнешь. А мы о нем наслышаны. Он такой жук, что всё под себя подомнет!
– Это кто ж тебе такую идею сочинил?
– Сами не маленькие, понимаем, при каком социальном строе живем! Только сунь пальчик – всю руку откусят!
– Чей пальчик? Ты про что вообще? – не понимал Ваучер.
– А про то, – объяснил Микишин, – что, извини, Борис Петрович, подписывать не буду.
Выходя со двора Микишина и хлопая калиткой, Ваучер высказался сам перед собой:
– Ничего, сволочи. Кто-никто подпишет. Тот же Суриков за бутылку!
Суриков за бутылку подписать согласился. Спросил только:
– А где емкость-то?
– Да сейчас принесу, прямо мигом, – пообещал Ваучер. – Давай, подписывай! – совал он Василию ручку.
И Василий хотел уже было подмахнуть, но тут во двор вошла Наталья.
– Это чего ты там писать собрался? – спросила она.
– Да вот человек...
– Человек! Знаю я этого человека! Отец больной был, просил его помочь крышу покрыть, так он с него огромнючие деньги слупил! А потом еще при всех смеялся: дураков рублем учат! Отец от огорчения еще больше заболел!
– Я за мастерство брал! – сказал Ваучер. – Во всем селе лучше меня никто крыши не крыл!
– А смеяться было зачем? – Наталья вырвала из рук Василия бумагу. – На, забери! И ищи дураков в другом месте!
– Ничего! Я и умных найду!
И Ваучер, не сдаваясь, пошел искать умных. Один из них, конечно, Стасов.
И Стасов рассудил вполне по-умному:
– Мне не жалко, Борис Петрович. Но понимаешь, какое дело, мы же в людях живем, в коллективе. А коллектив против.
– Это кто тебе сказал?
– Да все говорят. Синицына та же...
– А! – догадался наконец Ваучер. – Вот откуда ветер дует!
– Со всех сторон он дует, Борис Петрович, – уточнил Стасов. – Обижал ты людей, если уж вспомнить.
– Тебя я чем обидел? Я тебе, помню, даже в долг давал!
– Было дело, давал. С процентами.
– Какие проценты, опомнись! – горячился Ваучер. – Бутылку только сказал поставить в виде благодарности, вот и все проценты.
– Да не в этом дело. Просто давал ты мне – как нищему. С презрением, можно сказать. Если бы в ту пору не нужда, не взял бы. Пришлось взять. Понимаешь? Отношение у тебя к людям было оскорбительное.
Ваучер, отчаявшись, перешел от защиты к нападению:
– А скажешь, не за дело? Смотреть на вас было смешно, как вас все вокруг пальца обводят! Горбились тут задаром, а мне завидовали!
– Чему завидовать? У меня семья, сын, дочь. Хозяйство, дом. А у тебя что?
– У меня тоже дом – не хуже твоего!
– Получается, нет у тебя дома!
Нет у тебя дома, нет у тебя дома! – звучало в насмерть обиженной душе Ваучера.
Не мог он с этим согласиться. То есть, если подумать, наплевать ему на дом, дело не в доме, а в том, что его отказываются принимать за своего! Но и без этого можно обойтись: невелика честь. Делают вид, гады, что его вообще ни в каком виде тут не было, и этой подлости Ваучер им не позволит сделать! Он своего добьется не мытьем, так катаньем!
Поэтому он оказался к вечеру в доме Акупации.
Вошел, поздоровался, а она как сидела у окна, перебирая вязальными спицами, так и сидит, даже не ответила.
– Оглохла, что ли? Привет, говорю!
– Не надо мне твоих приветов.
Ваучер не позволил себе разозлиться, сказал с натужной шутливостью:
– Ершистая какая. Раньше такая не была. Я что подумал...
И он достал листок. Но тут же спрятал, заслышав шаги.
Вошла Синицына.
Не глянув на Ваучера, сказала Акупации:
– Я чего вспомнила, Тань, я же свой сепаратор Наталье Суриковой отдала, мне-то не надо, а сын купил мне зачем-то. Я у нее взять для тебя могу, если на время.
– Я уже сама взяла.
– Да? Это у кого же?
– У кого надо. У Шуры Куриной взяла.
– Зачем врать, Таня? У нее же нету его!
– Прямо всё ты знаешь! Не было, а появился! В магазин дешевые завезли, она себе и взяла! Сама у себя купила.
Исчерпав эту тему, Акупация обратилась к Ваучеру:
– Ты чего стоишь, Борь? Садись. Чайку попьем сейчас.
Синицына тут же оценила:
– Ага. Так, значит, у вас?
– Да не как у тебя, – похвасталась Акупация.
– А у меня-то как?
– А никак!
– Ну, пей чай тогда, Борис, – напутствовала Синицына Ваучера. – Она тебя напоит. Оно и правда, кому ты еще нужен? Бумажку твою кто тебе подписал? Никто? А?
Акупация возразила:
– Не знаешь, не говори! И я подписала уже, и другие подпишут. Которые нормальные люди. Правда, Борь?
– Совершенно верно! – подтвердил Ваучер с большим достоинством.
