– Куропатовы? – заинтересовался Прохоров. – Это хорошо! Ладно. Увидите, как с ними действовать надо. За день обработаю их так, как вы за год не сумели бы!
– Не могу пожелать вам успеха, – с сожалением сказал Нестеров.
Прохоров усмехнулся:
– Тонкий вы человек, Александр Юрьевич, не всегда вас понимаю! Хотя понимаю вообще-то. Вы ведь и раньше считали, что дело темное, да? Но согласились. Уговорили себя. За это люблю интеллигентов: умеют себя уговаривать. Вроде того: десятку украсть, когда с голодухи особенно, оно ничего, а сотню уже стыдно.
– Я ничего не крал.
– Да вы понимаете, о чем я. Но говорю исключительно по дружбе, Александр Юрьевич. Я с вами ссориться не хочу, нам еще лечение продолжать. Опять бессонница у меня...
И Прохоров, оставив Нестерова в очень неприятном состоянии духа, сел в машину и поехал по селу, внимательно оглядывая дома. В частности, осмотрел дом Стасовых.
Дом Стасовых просторен, уютен и светел, Володька, обедая, поглядывает по сторонам, удивляясь, что за короткое время успел соскучиться по родным стенам.
Однако через минуту это удивление прошло, а еще через минуту сменилось убеждением, что прожить тут всю жизнь – со скуки помрешь, несмотря на уют.
Стасов сидел в углу на низкой табуретке, починяя рыболовную снасть, а мать без устали подавала сыну, жалея его:
– Похудел ты, Володя!
– Тебя послушать, я с детства худею. Как еще совсем не исхудал! Вы лучше по делу послушайте. Независимо от моста перспектив тут никаких. Давайте дом продадим, в Полынск переедем, а? Прохоров обещал хорошую цену дать.
– И не жалко? – спросил Стасов.
– А чего тут жалеть? Надо про цену как следует подумать, чтобы не продешевить!
Стасов подумал, отложил сеть и встал:
– Ну, пойдем, попробуем оценить.
– Дал бы поесть ребенку! – урезонила его Стасова.
– Вырос твой ребенок! Не заметила?
И отец повел сына по двору.
– Ну, давай оценивать! Это, сынок, значит, гараж-пристройка. Я его двадцать лет назад поставил, ты мне еще камни помогал под фундамент колоть. Схватил кувалду, сам ростом с нее, а тужишься, стараешься... Во сколько оценим, а?
– При чем тут это-то? Ты послушай...
– Пока слушать будешь ты! Идем дальше! Вот качели, им еще больше. Ты попросил, я сделал. Нина потом на них качалась. А ты один раз упал, головой стукнулся сильно, я думал, сотрясение, а врача тогда не было, а машина сломанная, а совхозные машины все в работе были, в разъезде, так я тебя на руках в райцентр, пятнадцать километров... Во сколько качели оценим, сынок?
Володька не дурак, понимал, к чему клонит отец, но не поддавался:
– Да ладно тебе... Я чего сказать хочу...
– Потом скажешь! Всё имеет свою цену. Вот даже нужник. Он новый, крепкий. Тоже ведь денег стоит. Красавец, а не нужник. Ты внутри посмотри, как всё сделано. И с освещением. Кстати, то, что в яме, будем оценивать? Это же удобрения фактически. Ты зайди, зайди.
– Что я, не видел, что ли?
– А ты еще посмотри.
– Вообще-то мне надо как раз, – вспомнил Володька.
Он вошел в нужник, а Стасов тут же подхватил короткое бревно и подпер дверь.
Володька, управившись, хотел выйти и обнаружил, что заперт.
– Ты чего? Открой! Разобью!
Он начал стучать в дверь руками и ногами, выглядывая в окошко, выпиленное в досках ромбом наподобие бубновой масти.
– Не старайся, только ушибешься, – остерег его отец. – На века построено, да я еще недавно лагами укрепил.
– Бать, перестань! Зачем тебе это надо?
– А затем, чтобы ты глупостей не предлагал. Посиди, подумай.
– Открой!.. Я же хочу, как для всех лучше! Открой!
– А я хочу, – внушительно сказал Стасов, – чтобы ты не стоял где-то там у чужих дверей, где жрут и лакают, в своей фашистской форме!
– Ты чего? Это охрана!
– Вот и охраняй. А то убежит, – сказал Стасов, имея в виду понятно что.
После паузы Володька попросил:
– Пить хочу...
– Пить принесу, – согласился Стасов. Он пошел к дому за водой, его встретила разгневанная жена.
– Совсем с ума съехал, старый! Выпусти ребенка сейчас же! Не то сама выпущу!
Стасов ничего не ответил. Он только так на нее посмотрел, что она сразу же сникла. Узнала этот взгляд. Поняла: тут свинцовое мужское решение. И ее запрёт, если понадобится. Она обернулась, посмотрела на Нину, которая стояла у дома. Та только пожала плечами.
Такие вот комические происшествия происходили в те самые минуты, когда человек решал вопрос жизни и смерти.
Суриков решал вопрос жизни и смерти и забраковал жизнь. Но эта умственно-духовная работа, подкрепляемая вином, его утомила, он задремал, прислонив голову к ветке, на которой была повешена веревка с петлей.
Во сне накренился и чуть не упал. Тут же очнувшись, уцепился за веревку, восстановил равновесие. Посмотрел вниз:
– С такой высоты – костей не соберешь... Так. Пора. Черт, курить охота... И выпить бы не мешало...
Тут Суриков увидел едущего на велосипеде пацана. Крикнул:
– Витек? Куропатов?
Витька затормозил, начал озираться.
– Здесь я!
Витька задрал голову, разглядел Сурикова:
– Здрасьте, дядь Вась!
– Здравствуй. Ты вот что. Сигарет привези мне.
– А где я их возьму?
– К тете Шуре, продавщице, зайди.
– Она не даст. Ей мамка сказала мне сигарет не продавать. И другим пацанам не продают тоже.
– А ты скажи – для меня. Постой. – Суриков порылся в карманах, но денег не оказалось. – Скажи, дядя Вася Суриков деньги потом отдаст. То есть... Ну, взаймы. Не он сам отдаст, он не сможет, жена отдаст или... Нет, скажи, что я сам отдам, а то запутается. И бутылку пусть заодно выдаст.
– Ну да! Она мне не поверит! А чего вы сами не сходите?
– Не могу. Дело у меня тут.
– Какое?
– А не твое дело, какое дело. Ладно, езжай... Стой! Если кто спросит, ты про меня не говори!.. Стой! Или скажи: сидит на дереве, а зачем – не знаю.
– Ладно! – крикнул Витька, уезжая.
Суриков устроился поудобней.
– Сейчас прибегут. Ничего, это дело быстрое. Не успеют. И не будешь ты, Вася, ничего хотеть. Ни курить, ни выпить. Ни закусить...
Он вздохнул и примерился головой к петле. Самое то, по размеру.
А Прохоров в это время, проезжая мимо дома Куропатовых, увидел Лидию,
