второстепеннее. Постижение человека, высказывался Сотин, вот мое призвание, остальное – средства для жизни. И добывать их надо – играючи!
Валько увидел, как это делается. Сотин раз-другой занес к Валько товар под тем предлогом, что дома могут возникнуть вопросы, только на пару дней. Потом, поняв, что Валько человек надежный, начал использовать его квартиру как склад, а иногда и как лавочку. На улице, в институтском туалете, в каком- нибудь закоулке торгуешь наспех, без выдумки, а тут появляются варианты. Например, перед робким юношей, выклянчившим у папки с мамкой энную сумму на джинсы, он выкладывал сначала что-то фирменное и запредельно дорогое – «Super rifle», «Lee», «Levi Strauss» и т. п. Яркие пакеты, наклейки, лейблы.
– Двести пятьдесят, друг мой!
Юноша мялся:
– А подешевле?
Сотин, не скрывая пренебрежения, доставал другие джинсы: изделия стран соцлагеря – Польши, Югославии, Венгрии и даже Монголии. Выглядели они рядом с фирменными как крашеная мешковина. Юноша уныло глядел на них, а Сотин говорил:
– Эти семьдесят, эти восемьдесят, эти сто.
– Что-то уж они совсем какие-то...
– А что вы хотите за сто рублей?
Пауза. Юноше хочется фирменных, но не хватает денег. А те, на которые хватает, ему не нравятся. На это и расчет.
– Ладно, – великодушно говорит Сотин и достает из укромного места пакет. Вынимает джинсы, очень похожие на фирменные. Материя чуть потоньше, но лейблы, клепки, швы – красота, все как надо. И, главное, на будущей заднице, которая закрасуется в этой прелести, большая кожаная нашлепка с большими, всем заметными буквами: известная марка.
– ГДР, лицензионные, – поясняет Сотин.
Лоб юноши покрывается потом вожделения. Это волшебное слово «лицензионные», то есть почти настоящие! И ГДР считалась чуть ли не капиталистической страной.
– Сколько?
– Сто шестьдесят.
Юноше плохо.
– Я рассчитывал где-то на сто двадцать...
Сотин небрежно сует искусительные штаны обратно в пакет:
– Так бы и сказали. Берите тогда югославские за сотню.
Но юноша уже влюблен. Он уже представил, как пройдет в этих джинсах по вечернему проспекту. Он уже чувствует, как ладонь чудесной девушки как бы случайно оказывается на его колене, и даже сквозь плотную ткань жжет – настолько горяча эта ладонь...
– Ты постой, – бормочет он. – Я чего хотел сказать: за сто пятьдесят хотя бы. Но давай так: сто двадцать я тебе сейчас, а тридцать после.
– Не пойдет. У меня их за сто шестьдесят сегодня вечером возьмут. Да ладно тебе, бери югославские. Полгода проходишь нормально, потом сумку из них сошьешь. А этих на три года хватит, но...
Юноша в отчаянии.
– Ладно. Сто шестьдесят, сто двадцать даю сразу, сорок принесу через пару часов.
Только никому не отдавай!
– Договорились.
Юноша убегает, а Сотин, рассмеявшись, валится в кресло и размышляет вслух:
– Интересно, откуда он возьмет деньги? Взаймы не дадут. У мамы выпросит под угрозой самоубийства? Бабушку свою задушит и в сундук залезет? Сберкассу ограбит? Да нет, знаю: у него папа большой книголюб, сейчас натырит у него книжек и в «Букинист» оттащит. Я его там уже видел[11] .
Юноша через пару часов приносит деньги, тут же снимает свои штанишки фабрики «Красный луч» и напяливает джинсы. И чуть не слезы на глазах: они оказываются маловаты и при этом длинноваты.
– Ерунда, – говорит Сотин. – Внизу укоротишь, в поясе пуговичку переставишь, зиппер тоже можно перешить. А вообще они так и должны быть: джинсы же. Как влитые сидят, правда, Валь?
Валько кивает.
Таким образом Сотин продает за сто шестьдесят джинсы, стоящие именно сто двадцать (юноша ведь ориентировался на достоверные ходячие слухи, в соответствии с которыми и сумму собрал).
Сотин посоветовал Валько бросить свое нудное репетиторство и тоже заняться торговлей. Съездим вместе в Москву за товаром, убеждал он, развеемся, а заодно получим пользу. Вдвоем и веселее, и удобнее, а то ведь элементарно нельзя сумки оставить – сопрут.
Поехали. Валько отдало в распоряжение Сотина все свои сбережения. Несколько дней мотались по городу, заходили в студенческие общежития, встречались с кем-то у гостиниц «Интурист» и «Космос», Сотин умело торговался (но опять-таки играючи, с улыбкой), набрали джинсов, дисков, Сотин так занят был этой конкретикой, что не успевал даже про своего заветного Фрейда слова молвить.
Только на обратном пути, выпив, расслабившись, вернулся к отвлеченности, к любимым темам:
– Беда большинства людей, Валентин, в чем?
– В чем? – с улыбкой спросило Валько.
– Они не подозревают о карнавальной подоплеке каждого действия. Ты читал Бахтина?
– Нет.
– И не надо, я тебе сам все расскажу. Человек, особенно русский человек, свое существование отмеряет от праздника до праздника. Сначала вкалывает, горбатится, потом, когда заслужил, отдыхает. Ради этого и горбатится. Правда, отдыхать не умеет, поэтому напивается как свинья. В работу он не умеет внести элемент праздника, зато уж праздник делает тоже такой работой, что потом еле жив. Если даже не пьет. Он пляшет. Он на горы лезет. Отдыхает, в общем, в поте лица. Понимаешь?
– Конечно.
– Еще бы, я сам почти понял. Задача человека разумного: сделать из жизни карнавал. Сделать все, что ты делаешь, праздником. С фейерверками, каруселями, обязательно с масками. В празднике все получается быстро, ловко, весело. Ты видел, как я общался с этой московской деревенщиной? Они думают, что делают дело, а я-то веселюсь. Они умирают над каждой копейкой, а мне плевать на деньги, мне важен процесс. А результат получается в мою пользу! Они считают копейки и проигрывают рубли, а я ничего не считаю – и выигрываю червонцы! И так надо во всем, понимаешь? Карнавальное отношение к жизни, повторяю. Вот прошла девушка, – указал Сотин на приоткрытую дверь купе, где мелькнуло платье. – Возможно, красивая. Надо пробовать. Но пробовать, как на карнавале, где их много, а их же всегда много в жизни, как и на карнавале, надо не бояться: подошел, пригласил на танец, пошла с тобой – спасибо, не пошла – да я не очень-то и хотел! Понимаешь? Это как анекдот про поручика Ржевского, помнишь? – его спросили, как он добивается успеха у женщин, какие такие тонкие приемы? Он говорит: ну, подхожу к даме и говорю: «Мадам, разрешите вам впиндюрить-с?» – «Поручик, да вы что? Можно же по морде получить!» – «Можно-с. Но можно и впиндюрить!» Понимаешь?
– Вполне.
– Тогда я пошел карнавалить. Девушка, похоже, в тамбуре курит. Интересно, как она отнесется к экзистенциальному вопросу насчет впиндюрить?
Сотин ушел и очень скоро вернулся. Видно было, что к экзистенциальному его вопросу девушка отнеслась резко отрицательно. Но он улыбался и ничуть не был огорчен.
– Девушка хоть красивая? – спросило Валько.
– По счастью, нет. А то обиделся бы. Кстати, еще анекдот. Жил-был принципиальный мастурбатор, ну, такой, как я. Но совсем принципиальный, с девушками ни разу не встречался. И вот одну подговорили его друзья, чтобы она все-таки ему помогла. Устроили, подпоили, произошло. Его спрашивают: «Ну, как?» – «Жалкое подобие моей левой руки!»
