Вернулись, занялись продажей. Дело шло хорошо. На каждой паре джинсов наваривали минимум рублей сорок, на каждом диске – червонец. Диски, помнится, были польского литья и относительно дешевые, битловский «Белый альбом», двойной, шел всего за семьдесят рублей. Вспомним при этом, что стипендия в вузе была сорок рублей, зарплаты молодых специалистов начинались со ста двадцати, а кто по выслуге и должности получал около двухсот, считалось – кум королю.
Торговлю вел преимущественно Сотин – он ничего не боялся, рассчитывая, что в случае чего папаша выручит (тот очень удачно лечил именно в это время сына начальника областного УВД от наркомании; наркоман – тогда звучало очень экзотично). Но и Валько бралось – когда точно знало, что клиент не из университета и вряд ли может его узнать. У него получалось не хуже, чем у Сотина, даже, возможно, и получше: Сотин слишком уж веселился, слишком при этом напирал, это выглядело подозрительно, Валько же играло другую игру: дескать, продаю собственные, последние, сам бы носил, но страшно деньги нужны. Поэтому попытки торговаться вызывали у него испуг и муку, клиенту становилось его поневоле жалко. Сотин хвалил, хлопал по плечу:
– Ты прирожденный жулик, брат!
Валько быстро заметило, что получает удовольствие от увеличения количества денег. А удовольствие – это хорошо. Что и требовалось доказать.
Это было неплохое время. Если Валько и не обрело самого себя, то хотя бы нашло друга. То есть тем самым как бы и обрело себя – взяв его за пример, подражая ему.
И вот Валько обокрали.
Этого следовало ожидать: столько людей приходит, поди разбери, у кого особо цепкие глаза, кто слишком внимательно смотрит, откуда достают джинсы и диски, какие запоры на двери, как закрывается окно.
Через окно и залезли: с навеса над подъездом соседнего дома, по газовой трубе, хлипкую форточку выбили, дотянулись до шпингалетов окна, спокойно открыли. Унесли все, что нашли. Собственно, все и нашли, включая деньги. Деньги были Валько, а вещи – общие.
Валько обнаружило это вечером, вернувшись после занятий и общественных дел. Приняло случившееся очень легко, даже удивившись своему спокойствию. Конечно, не так уж карнавально легко, чтобы считать это просто новым развлечением и приключением, но – без трепета, поняв, насколько оно в действительности равнодушно к деньгам и вещам.
В квартире старухи телефона не было, Валько пошло звонить Сотину из автомата. Купило две бутылки вина (хорошо, что носило с собой некоторое количество денег, не все оставляло дома), небольшой торт, вернулось домой, заварило чай и ждало Сотина с улыбкой, готовясь вместе посмеяться над происшествием.
Однако Сотин не настроен был смеяться. Он бросился искать: может, не все сперли, может, что-то осталось? Кричал:
– Твою мать, думать надо было или нет? Я сколько раз говорил? Замок на двери – пальцем открыть можно! (Рылся в старухином комоде.) Сидит – радуется! Чего ты радуешься? На мои деньги куплено, между прочим! (Залез под кровать.) Твоих только четвертая часть, а то и меньше! Платить будешь, ты понял? Я серьезно говорю! (Сорвал с постели одеяло, перевернул матрац.) Без шуточек! А не заплатишь – завтра твоя комсомольская пи...братия о тебе все узнает! Вылетишь на хрен за аморалку[12] , я серьезно говорю! Ты понял, нет? Из комсомола своего ...бучего и из университета вообще! (Открыл антресоль над дверью, кидал оттуда на пол всякий хлам.) Слушай, а может, ты пошутил? А? Пошутил, да?
В глазах Сотина засветилась надежда. Жалкая и одновременно одухотворенная. Гораздо более одухотворенная, чем тогда, когда он говорил о Фрейде, Ницше и тайнах человеческой души.
Валько усмехнулось:
– Это всего лишь карнавал.
– Что карнавал? Пошутил, да? Признавайся, зараза!
– Да нет, не пошутил.
– Тогда так, – окончательно озлился Сотин. – Чтобы через неделю отдал мне деньги за вещи, понял? Я у отца взаймы взял, ты соображаешь или нет? Через неделю, максимум через две!
– Где я возьму?
– А меня не волнует! Ты виноват? Виноват. Поэтому меня не волнует, понял?
– Дерьмо ты, оказывается, – грустно сказало Валько.
– Само собой! – не отрицал Сотин. – А ты бы кто был в такой ситуации? Не дерьмо?
– Нет! – сказало Валько.
И не сдержалось, заплакало.
– Не надо! – закричал Сотин. – Все мы психастеники, я сейчас тоже рыдать начну – запросто! Через неделю чтобы были деньги, понял меня?
– Я попробую... Не знаю... За что ты так со мной? Я тебя другом считал!
– Считал он! И я тебя другом считал, а ты меня без штанов оставил! Это по-дружески, да?
Валько плакало – сладостно. Горько утратить друга, но как зато приятно испытывать то же, что испытывают нормальные люди при утрате друга. Да и не такой уж он друг, если вдуматься. Но, с другой стороны, лучше иметь такого друга, чем никакого: одному очень плохо в этом мире, очень.
Тут появился Салыкин – с девушкой, с гитарой, с вином. Увидел плачущего Валько, злого Сотина, начал расспрашивать.
– Не лезь не в свое дело! – огрызнулся Сотин.
– Обокрали меня, – всхлипывая, сказало Валько. – Вещи украли, деньги... Он требует вернуть... Заплатить за вещи...
– Сосем личико потерял, Саша! – сказал Салыкин, уже выпивший и добрый. – Валь, ты не отдавай ему ничего. Он мерзавец. Саш, ты мерзавец, как друг тебе говорю.
– Мерзавец, мерзавец, а деньги пусть только попробует не отдаст!
– А что ты сделаешь?
– А то!
Сотин отвернулся.
Валько пожаловалось, что Сотин грозит комсомолом и вычисткой из университета.
Салыкин помрачнел.
– Ты можешь это сделать? – спросил он Сотина.
– А пусть не нарывается! Пусть хотя бы половину отдаст, а еще половину через месяц – тогда не трону.
– Подержи, – протянул Салыкин гитару девушке, хотя мог просто ее поставить или положить (тоже не без карнавальных эффектов действовал). Встал перед Сотиным.
– Саша, ты меня знаешь. Могу ударить.
– Да пошел ты!
Сотин не стал дожидаться удара и убрался, на прощание крикнув:
– Я сказал – неделя! Иначе пеняй на себя, понял?
Салыкин утешил Валько:
– Не грусти. Он сволочь, конечно, но не до такой степени. Будет ныть, надоедать, но стучать не станет. Он вообще очень робкий. Поэтому и в психиатры пошел. Ну, как мальчик, который темноты боится и специально идет в темную комнату. Хорошо сказал? – спросил он девушку.
– Хорошо.
– А поцеловать за это?
Девушка посмотрела на Валько.
– При нем можно, он мой друг.
Девушка поцеловала Салыкина.
Салыкин оказался прав: Сотин не осмелился преследовать Валько. И даже не ныл, не надоедал, не приходил вообще. Смирился, наверное. Или остыл. Может, даже и стыдно стало. Валько вскоре собрало
