картины был, поэтому он начал прикалываться, он рисовал их левой ногой, только не подумай, Володечка, это не буквально, это метафора – то есть в то время была метафора, а в тридцатые годы самые модные картины были именно у ножных художников. Как ни странно, картины стали получаться живее, с оригинальной палитрой, с некоторым юмором – но тут же упал спрос. Марат Гельман объяснил Башмакову: постмодерн надоел, сейчас вовсю 
79 только натуральное. Наив – натуральный. Дебилизм – натуральный. Натурализм – натуральный. А эти подделки всем уже надоели.
И, надо сказать, Константин Константин ничуть не огорчился. Деньги у него и так были, да еще была я, в славе он не нуждался, гениальным художником перестал мечтать стать (да никогда особо и не мечтал), зато появилась у него страсть вывозить меня повсюду и горделиво посматривать по сторонам. Раньше сидел дома, а теперь его поманило на люди, захотелось мной похвастаться. И простодушно радовался, глядя, с каким восхищением на меня все смотрят. Но потом вдруг в один момент помрачнел, увез меня домой и буквально запер. Я лишилась иметь возможность даже поехать на занятия. Решила поговорить с Константином Константином серьезно. А он стал вдруг сразу же грубить, говорить нелепые вещи, что я стремлюсь на волю, чтобы найти кого-то другого, что я только и делаю, что думаю об этом – то есть чтобы сменить его на другого. Я оскорбилась и сказала, что с этой минуты прекращаю с ним отношения. Он закричал, что я не имею права и что он мне платит. Я оскорбилась еще больше и пошла из дома, уверенная, что ничем он меня не остановит. Но Башмаков забежал вперед, упал на колени и стал просить прощения. Сказал, что с завтрашнего дня все будет по-прежнему, а сегодня он просит одну только ночь переночевать с ним – так, как было в последнее время, то есть с контактом.
И мне опять жалко его стало, опять он мне показался неожиданно близким, уже каким-то природненным, будто муж, которому прощаешь многое, за ту сожитность, содушность и сокровность, которая вас объединяет.
Он был очень нежен в эту ночь, ласкался ко мне, двадцатилетней, как малыш к маме, хотя был в два с лишним раза старше меня.
А утром я обнаружила то, что, как выяснилось, он задумал намного раньше. Константин давно решил умереть, но почему-то не хотел, чтобы я видела его мертвым. Заранее заказал металлический гроб. И ночью принял сильный яд, от которого быстро умирают, выволок гроб из тайника, где он хранился, лег в него, закрылся крышкой и заперся изнутри.
Я позвонила куда следует, приехало множество людей. Долго решали, вскрывать гроб или нет. В бумаге, которая лежала сверху и являлась завещанием, кроме всего прочего была просьба не вскрывать, а похоронить как есть, поставив памятник из белого мрамора с надписью «Умер от счастья».
Родерика, которой – единственной – я рассказывала это, не верит мне. У нас с ней, Володечка, сложные отношения. Мне не нравится, что она постоянно врет, да еще и забывает, о чем врет. То она президентская жена, то дочь мегалоруса, чего при ее ста восьми годах быть не может – мегалорусы появились только в сороковых годах. То она актриса воздушного аниме, то участница мираж-шоу, в общем – всё исключительно масштабное, из разряда событий, которые я бы помнила. И я их помню, но не помню Родерику. Она в свою очередь говорит мне, что я рассказываю какие-то фантастические истории. Особенно злится, когда упоминаю вот это вот – надпись на памятнике: «Умер от счастья». Говорит, что представить не может, чтобы человек придумал себе такую смерть, если он конечно не абсурдяк80.
Я не переубеждаю ее. Я понимаю, что история моей жизни может показаться необычной, она и мне самой иногда такой кажется, хотя на самом деле – что в ней сверхъестественного?
Но вообще-то мы с Родерикой общаемся довольно приветливо. Я живу в лучших условиях, в ячейке, я бы рада уступить ей свое место хоть на несколько часов, но этого нельзя делать без разрешения, а разрешения никто не даст. У нас тут, Володечка, с одной стороны всё очень просто устроено, потому что всё свелось к потреблению оставшихся от предыдущей эпохи концентратов, а с другой – всё как-то слишком заформализовано. Функциональные люди, которые всем управляют, постоянно твердят, что они никому ничего не могут запретить, каждый волен делать то, что хочет, – если получит разрешение. Но где получить разрешение на что-либо, никто не знает.
Кстати, в фантастических фильмах столетней давности будущее, то есть теперешнее настоящее, изображали исключительно в серо-ржавой палитре. Люди в драной одежде, каменистая пустыня или пустынная вода. Всё не так. Земля покрыта буйной растительностью, она сейчас очень красива – ослепительно изумрудные холмы, покрытые лишайниками, папоротниковые леса, грибные деревья. Но всё это заражено и не годится в пищу. А вот злаков нет. И настоящих деревьев нет. А сушеные листья папоротников быстро горят и плохо греют...
То, что произошло, вызвало множество слухов. Мне бесконечно звонили журналисты и просто праздные люди с праздными вопросами. Главное – эта волна могла подмочить мою репутацию и поставить под угрозу участие в конкурсе «Мисс мира». Я решила побыть в одиночестве, снять мобильный дом и купить один из самых извилистых и глухих подмосковных маршрутов. Мобильный дом, Володечка, это не просто автомобиль на колесах, не трейлер, это настоящий, довольно большой дом, но передвижной. Когда такие жилища вошли в моду, их движение было хаотичным, без правил – как движение автомобилей в эпоху появления первых экземпляров, но быстро ввели регламентации, иначе всем захотелось бы подкатить на своем доме к Лазурному Берегу или спланировать, если это аэрохаус, на Мальдивские острова. Появились маршрутные карты или, короче говоря, маршруты, по разной цене, разной степени привлекательности. Я помню, что, как ни странно, чуть ли не самими модными были маршруты в Антарктиду: недельное проживание стоило в пересчете на местную валюту пять-шесть тысяч киви-мани, это очень дорого. В маршруте фиксируется, где и как ты будешь передвигаться, где и сколько будешь находиться на стоянке. Отклонения караются штрафами. Но зато гарантируется конфиденциальность81.
Письмо двадцать второе
Приближался всемирный конкурс красоты. Активизировались мои кураторы и помощники. Опять возник Павлик Морзе в виде медиакоординатора с российской стороны.
Там много чего происходило вокруг и около, это интересно вспоминать, но трудно рассказывать, потому что как перескажешь свои ощущения? Я пришла в норму после печальных событий, чувствовала себя уверенно, самой умной, самой красивой на земле. Ты скажешь, Володечка, что твоя мама хвастунья. Да, не без этого. Но существует же – пусть теоретически – что-то самое-самое? Да и не только теоретически. Есть самая крупная жемчужина, самое высокое дерево, самая длинная река. Это объективно. Почему не допустить, что я на тот момент действительно была самой красивой женщиной Земли? Мешает одно – красота все-таки не такой объективный параметр, как длина, высота и размер.
Единственное, чего я боялась, – что разыграется опять моя аллергия. И она, конечно же, разыгралась, я находилась под постоянным наблюдением врачей, которые запретили мне, кроме самых необходимых случаев, контактировать с людьми.
Я тогда жила в стационаре, где-то в центре Москвы, в доме, где внизу была охрана, на каждом этаже охрана, да еще перед моей дверью устроители конкурса посадили охранника.
Поэтому я крайне удивилась, когда однажды увидела, будто материализовавшееся привидение, крупного мужчину, мягко вплывшего в комнату, где я отдыхала, слушая тихую музыку.
Не растерявшись, я уворовкой нажала на кнопку экстренного вызова своего телефона и спросила:
– Вы кто?
– Страна не знает своих героев! – укоризненно воскликнул крупный человек и мягко сел в
