длинноногой девчонки, да и слишком стар.
В самом деле, нежно любимый Малыш стал уже седеть, и пора ему было составить компанию Фиалке на сочном лугу, где вкушали почетный и сладостный отдых удалившиеся на покой престарелые бартонские лошади. Все последнее время Генри с детским увлечением подыскивал для Глэдис нового скакуна.
– Я присмотрел четырехлетку. Ну как раз по ней: темно-гнедой меринок, чистокровный, передние ноги в белых чулках, выезжен превосходно. За него просят кругленькую сумму, но он того стоит.
– Не чересчур резвый, надеюсь?
– Нет– Нет, дорогая, кроткий, как ягненок. Только не проговорись раньше времени, мы устроим ей сюрприз.
Рано утром в день своего тринадцатилетия Глэдис, в просторной полотняной тунике, которую придумали для нее мать и Жиль, чтобы не стеснять ее движений, отправилась в сад собирать яблоки. Услыхав от Эллен, что ее ждут на скотном дворе, она помчалась туда вприпрыжку, как мальчишка; волосы ее разметались по плечам, в руке она держала алую розу. поднесенную ей верным рабом и поклонником, Бенни Робертсом. И вдруг остановилась с восторженным воплем:
– Папа!
Генри ждал ее у невысокой подставки, с которой удобней было садиться в седло, держа под уздцы нового коня. Беатриса стояла рядом, поглаживая лоснящуюся шею лошади, украшенную праздничной гирляндой из ноготков.
Сбежалась прислуга, конюхи, все глядели и восхищались, а из окна кухни, сидя в своем кресле, глядела, сияя, старая миссис Джонс.
– Поди-ка сюда, киска, – позвал Генри. – Погляди, что тут есть.
– Ой, папа! Ну какая прелесть!
Глэдис обхватила обеими руками шею коня и поцеловала его в шелковый нос. Он вскинул голову, заставив ее отскочить.
– Поосторожней, поосторожней, – сказал Генри. – Это тебе не Малыш, дочка. Он молодой, игривый, и он тебя еще не знает. А поцелуи лучше побереги для старика отца.
Вне себя от радости она стиснула его в объятиях, алые лепестки розы скользнули по его щеке.
– Папа, ну какой же ты милый! Я буду так его любить!
– Неплохая лошадка, – сказал Генри. – Мне не стыдно будет поглядеть на тебя верхом на таком коньке. Давно пора начинать, если ты вообще собираешься когда-нибудь стать охотницей. Мы сейчас же закажем тебе амазонку. Первый выезд будет…
Глэдис, нежно обнимавшая пони, подняла голову.
– Я не хочу охотиться, папа.
– Что такое?.. Вздор, вздор! Леди должна уметь охотиться.
– Извини, папа, но я не могу. Это жестоко, я терпеть не могу охоту.
Генри прищелкнул языком. Он был не на шутку раздосадован.
– Да что с тобой, детка? Лисиц надо убивать, как же иначе? Ты что, хочешь чтоб они перетаскали всех кур?
– Нет, папа, не в том дело. Пусть бы их просто убивали, а то еще устраивают погоню, пугают их…
– Надеюсь, ты не набралась от Артура всяких глупостей. Твоя мать, когда вышла за меня замуж, была куда храбрее, а она тогда была такая тоненькая, худенькая. Помню, как она получила боевое крещение – отхватила лисе хвост и глазом не моргнула. Правда, дорогая? От тебя я никогда не слыхал таких слов:
«я не могу».
– Она, может быть, и охотилась, папа, но я уверена, что она эту охоту терпеть не могла, – возразила Глэдис.
– Что? Что? С чего вы это взяли, мисс? Она мне никогда не говорила.
– Господи, папа, неужели ты не знаешь, что мама тебе никогда ничего не говорит.
Тут вмешалась Беатриса – разговор зашел чересчур далеко.
– Ты не слишком любезна, Глэдис. Папа столько хлопотал, чтобы доставить тебе удовольствие, а ты…
– А, ладно, ладно! Пусть делает как знает, – угрюмо прервал Генри. – Никто ее не просит охотиться, если она не желает, другие девочки на ее месте были бы рады.
– Мне очень жаль, что я тебя огорчаю, папа.
Он пожал плечами, выпятив нижнюю губу.
– Да, по правде говоря, для меня немалое огорчение узнать, что у моей дочери может уходить душа в пятки.
– Генри! – крикнула Беатриса.
Глэдис положила свою розу на подоконник и грациозно вспрыгнула на подставку.
– Папа, – сказала она странно кротким голосом, – отпусти, пожалуйста, поводья. Мне хочется немножко попробовать его.
Беатриса кинулась вперед.
