«Молоко, говорю, прокисло. Я сейчас побегу, может еще застану молочницу, а то утром как же без молока; а вы уж будьте такая добрая, помешайте кэрри, чтоб не подгорел, пока я бегаю». Мистер Риверс, как всегда, сидел за столом и писал, а она уж так на него уставилась – ну прямо кобра, честное слово. Тут я скорей побежал за молоком, а ключ свой бросил на кухонном столе, рядом с ложкой. А на крышку сундука капнул маслом. Когда я вернулся, она лущила горох; такая скромная, невинная – совсем кошка, отведавшая сметаны; и ключ на прежнем месте, только по-другому положен. И масло потекло.
Ну, подал я к обеду кэрри. Она не знала, что я приготовил еще другую порцию и запрятал в бельевой чулан. Прислуживаю я за столом, а она сидит и нежничает с ним, и называет голубчиком, и уговаривает есть побольше – уж больно обед хорош. А сама ест холодную говядину. Ну, перемыл я посуду, отнес это блюдо к доктору Терри и говорю: «Боюсь, говорю, нет ли тут толченого стекла». А с утра пораньше он за ней и приехал.
Да, я ее убил так же верно, как если бы своей рукой толкнул ее под колеса. И другой бы раз опять так сделал.
Вам, я вижу, тошно, мэм, да я вас не осуждаю. Убийство нечистая работа.
Но я так смотрю: грязь – она грязь и есть. Говорят, за свой век ее досыта наглотаешься; а расхлебывать пакости этой ведьмы изо дня в день или разом свернуть ей шею и покончить с этим делом – велика ли разница ? Но только чтоб человек, который совершил умышленное убийство, торчал у вас в доме и водил дружбу с невинными душами, это вам ни к чему.
Беатриса наконец обрела дар речи.
– Что из всего этого знает Артур?
– Знает, что она сотворила. От хозяйки слыхал, это все на следствии выплыло. Он пришел и спросил меня, верно ли это? И я сказал: «Верно». Он сел и смотрит на меня. Уж не знаю, сколько он там понял из того, что я сделал, но печать Каина он сразу распознает.
– По-вашему, он догадался?
– Он долго глядел на меня, потом взял меня за руку и говорит: «Бедный Повис… бедный, бедный Повис!» Так и сказал.
– А потом что?
– Я ему говорю: «Эй, малыш, чего это тебе понадобилось заглядывать в чужую душу»?
– Он что-нибудь ответил?
– Не сразу. Сперва он только глядел на меня, а глаза синие-синие и видят тебя насквозь, будто весь он в этих глазах, и все держал меня за руку.
А потом… Как по-вашему, что он мне сказал, этот мальчонка? Так тихо, шепотом: «До чего же вы его любите, если пошли на это ради него». Как по-вашему, недурна догадка для парнишки, которому еще и восемнадцати нет?
Да, этот Артур не так глуп, как кажется.
– Больше он ничего не говорил?
– Он не говорил. А я еще сказал кой-что.
– Что же?
– Я ему намекнул: «Молодой человек, говорю, вы на опасном пути. Если вы возьмете такую привычку – читать в чужих душах и о каждом убиваться, как бы вас в конце концов не вздернули на кресте вроде вороны над конюшней, чтоб другим неповадно было». Он и слова не сказал, только поглядел на меня. Он понял.
Повис поднялся.
– Когда мистер Риверс поправится и сможет ехать, пускай известит меня, я за ним приеду. Ваш порог мне переступать не для чего будет, если вы не пожелаете, и я обижаться не стану. Вот только, если позволите, хорошо бы Артур мне писал иногда, чтобы мне знать, как мистер Риверс. А за Артура не бойтесь, мэм, это все ему не повредит. К такому никакая грязь не пристанет.
На том пожелаю вам всего хорошего.
Она протянула ему обе руки.
– Повис, Повис, неужели вы даже не хотите пожать мне руку? Не мне вас судить. Будь у меня ваше мужество, я бы и сама это сделала!
Минуту Повис стоял словно окаменев, только в лице его что-то дергалось.
Потом взял руку Беатрисы и крепко сжал.
– Об этом вы зря беспокоитесь. Спорить не стану, и вы тоже не без греха, на то живой человек. Бывали вы и пожестче камня и поупрямей армейского мула, но вот трусихой вас не назовешь. Если корабль идет ко дну, лучшего товарища мне не надо.
Все еще держа ее руку в своей, он прикрыл ее другою – мягко и бережно.
– Э, не принимайте это так близко к сердцу. Вы ведь не из таких, которые любят поплакать, и мне ненавистно, чтобы вы из-за меня горевали. Ну, тише, тише, ничего. Кто-то же должен был это сделать, так уж лучше пусть я.
ГЛАВА VIII
Первое время Уолтер был вял и ко всему равнодушен, словно оглушенный.
Но лето сменилось осенью, и мало-помалу в нем стал возрождаться интерес к жизни.
– Тебе теперь много лучше, – сказала в один октябрьский день Беатриса.
– И я хотела бы уехать дней на десять. Я уверена Глэдис будет ухаживать за тобой не хуже меня.
