Мы закончили устанавливать свою примитивную сигнализацию и, зевая, вернулись в дом, чтобы поспать еще пару часов. Когда я лег в постель, подумал, что вот так и начинается семейная вражда, которая потом тянется веками, как между Аллардеками и Филдингами, а на уровне наций может обернуться политическими и религиозными преследованиями, и постепенно превращается в привычку, предрассудок, разрушительную ненависть, вошедшую в привычку. «Что ж, — насмешливо подумал я, — начнем с себя. Надо заставить свое подсознание полюбить Аллардеков. Ведь теперь моя сестра — одна из них, помоги ей бог».
А утром людская злоба снова подняла свою уродливую голову.
Телефон зазвонил в половине девятого. Трубку снял я, потому что Бобби был на Поле с лошадьми, а Холли опять тошнило. Это был торговец кормами, который со своим безупречным итонским произношением сообщил мне, что он снова получил номер «Ежедневного знамени».
— Только что нашел ее у двери, — сказал он. — Газета сегодняшняя, за понедельник. И в ней еще одна заметка, обведенная красным карандашом.
— А… а что в ней говорится? — спросил я с упавшим сердцем: — Я думаю… ну… если она вам нужна, приезжайте и заберите ее. Она длиннее, чем в прошлый раз. И тут фотография Бобби.
— Сейчас приеду.
Я поехал к нему в машине Холли. Торговец, как и в прошлый раз, был у себя в офисе. Он молча вручил мне газету, и я с растущей тревогой увидел фотографию, на которой Бобби выглядел ухмыляющимся идиотом, и заметку в «Частной жизни».
«На Робертсона (Бобби) Аллардека (32 года) продолжают сыпаться денежные неурядицы. Он все еще содержит нескольких скаковых лошадей в некогда полных конюшнях в Ньюмаркете, принадлежавших его деду. Местные торговцы угрожают ему подать в суд за неоплату счетов. Бобби пытается заверить владельцев оставшихся лошадей, что беспокоиться не о чем, хотя торговец кормами прекратил поставки. Чем-то все это кончится? „Денежный мешок“ Мейнард Аллардек (50 лет) на помощь не явится. Он зол на Бобби за неудачную женитьбу. Мейнард, как известно, добивается рыцарского титула и потому все деньги тратит на благотворительность. А каково мнение несчастного Бобби? Это непечатно. Ждите новых сообщений на этой полосе».
— Ну если Бобби не подаст в суд за клевету, — заметил я, — это сделает его отец.
— Клевета тем хуже, чем больше в ней правды, — сухо заметил торговец и добавил: — Скажите Бобби, что его кредит по-прежнему действителен. Я передумал. Он всегда платил мне регулярно, хотя и задерживал оплату. И я не желаю, чтобы мною манипулировала какая-то дрянная газетенка. Так что скажите Бобби, что я буду снабжать его кормами, как раньше. Пусть передаст это своим владельцам.
Я поблагодарил его, вернулся в дом Бобби и еще раз перечитал статейку за чашкой кофе на кухне. Подумал немного и позвонил торговцу формами.
— Скажите, — спросил я, — вы кому-нибудь говорили, что собираетесь прекратить поставлять корма Бобби?
— Я говорил об этом самому Бобби. — Он тоже призадумался. — Больше никому.
— Точно?
— Совершенно точно.
— Вы не говорили ни своему секретарю, ни домашним?
— Должен признаться, в пятницу я был очень встревожен и хотел немедленно получить свои деньги, но подслушать, как я говорил об этом Бобби, никто не мог, в этом я уверен. По пятницам мой секретарь приходит только в одиннадцать, а офис у меня не в доме, а в пристройке, вы сами видели. Так что могу вас заверить, что, когда я звонил ему, этого никто не слышал.
— Ну спасибо, — сказал я.
— Так что информация могла просочиться только через Бобби, — настойчиво сказал он.
— Да, пожалуй, вы правы.
Положив трубку, я решил прочесть «Ежедневное знамя» от корки до корки. До сих пор это не приходило мне в голову — но вдруг мне удастся найти какое-то объяснение тому, с чего эта газетенка вдруг взъелась на совершенно безобидного человека и старается его разорить.
Я обнаружил, что «Знамени» вообще свойствен высокомерный и пренебрежительный тон, что основное его содержание составляют насмешки и издевки и что, прочитав его, человек должен исполниться воинственности, злобы и обиды на весь мир.
Любое происшествие, которое позволяло выставить кого-то в дурном свете, приветствовалось. Похвалы же — отнюдь. «Снижение» сделалось своего рода искусством. Например, женщина, сколь бы преуспевающей и замечательной она ни была, никогда ничего не «говорила»: она могла «прочирикать», «пискнуть» или «простонать». Мужчина же либо «прогремит», либо «прошипит», либо «проскулит».
Слово «ярость» появлялось на каждой странице. Вещами непременно «швырялись». Когда о человеке говорили, что он что-то «отрицал», это звучало так, что он «виноват, но не желает признаться»; а слово «заявить» в словаре «Знамени» было синонимом слова «соврать»: если о ком-то говорилось: «Он заявляет, что…», это явно означало: «Он говорит, что… но, разумеется, врет».
С точки зрения «Знамени» уважение и почтительность были чем-то бесполезным, зависть — чем-то нормальным, все людские побуждения были грязными, и любить можно было только собак. И, видимо, публике это нравилось — по крайней мере, по словам «Знамени», число подписчиков росло с каждым днем.
Если предположить, что тон газеты отражает личность своего владельца, как, например, тон «Глашатая» отражал личность лорда Вонли, то владелец «Ежедневного знамени» должен был быть низменным, мелочным, расчетливым и опасным человеком с явными садистскими наклонностями. М-да, перспективы мрачные. Это означало, что вряд ли можно было надеяться, что, воззвав к лучшим чувствам «Знамени», нам удастся уговорить его оставить Бобби в покое, потому что лучших чувств у «Знамени» не было.
Холли спустилась вниз. Она выглядела бледной, но повеселевшей. Бобби вернулся с Поля бодрый и веселый. И необходимость разрушить их хрупкую радость заставила меня еще больше возненавидеть «Знамя».
Холли тихо заплакала, а Бобби принялся расхаживать по комнате, ища, что бы расколотить. А вопрос «Зачем?» все еще оставался без ответа.
— Вы знаете, — сказал я, — на этот раз вам стоит посоветоваться с адвокатом. К черту расходы! Нужно немедленно оплатить все серьезные счета и взять у всех кредиторов расписки в том, что им уплачено, размножить их на ксероксе и разослать всем, кто получил копию «Знамени», и в само «Знамя», издателю Сэму Леггату, заказным письмом, и еще всем владельцам, и вообще всем, с кем ты имеешь дело, и приложить к этому твое письмо, в котором должно быть сказано, что нападки «Знамени» беспочвенны, и что ты не понимаешь, на чем они основаны, и что конюшня процветает и ты вовсе не собираешься бросать свое дело.
— Но банк не оплатит наши чеки! — всхлипнула Холли.
— Давай сюда самые крупные счета, — сказал я Бобби. — И в первую очередь счета кузнеца, ветеринара и за перевозку лошадей. Надо заплатить им и всем прочим, кому вы должны крупные суммы.
— Чем?! — сердито осведомился Бобби.
— Я заплачу.
Оба они внезапно умолкли, словно мои слова потрясли их до глубины души. Я с удовольствием отметил, что этот простой выход даже не приходят им в голову. Да, эти двое не привыкли сидеть на чужой шее.
Холли не могла скрыть вспыхнувшей в ней надежды, но все же с сомнением спросила:
— А как же твой новый дом? На него ведь должно быть, ушли все твои сбережения! А за старый коттедж тебе еще не заплатили.
— Ничего, денег у меня хватит, — заверил я ее. — А теперь давайте займемся делом. Мне скоро отправляться в Пламптон.
