— Может быть. А есть ли что-то такое, перед чем остановится репортер, ищущий сенсации?
— Нет. Он залезет на Эверест и в сточную канаву, пойдет под пули, куда угодно — лишь бы там пахло скандалом. Мне в свое время самой пришлось повоевать и с врачами-шарлатанами, и с коррумпированными муниципалитетами, и со всякими сумасшедшими сектами. Я видела куда больше грязи, голода, нищеты, трагедий, чем мне хотелось бы. Мне приходилось просиживать ночи с родителями убитых детей, я была в поселке спасателей и видела их вдов… А теперь какой-то дурак хочет, чтобы я сидела в золоченом креслице и сюсюкала над тем, какие юбки носят теперь в Париже! Я никогда не была дамской журналисткой и не собираюсь становиться ею теперь, черт возьми!
Она остановилась, неловко улыбнулась.
— Это все мой проклятый феминизм, извините.
— Скажите, что не возьметесь за это, и дело с концом, — посоветовал я. — Если это понижение в должности, откажитесь. Вы для этого достаточно известны. Никто не ожидает, что вы будете писать о моде. И, честно говоря, по-моему, вам и не стоит этого делать.
Она внимательно посмотрела на меня.
— Нет, конечно, меня не выкинут, но этот новичок — шовинист, и жизнь при нем станет куда сложнее.
— Ничего, — сказал я, — у вас есть имя. Покажите свои знаменитые ядовитые зубы. Небольшая толика яду может творить чудеса.
Она встала, потянулась, положила руки на свои бедра, стянутые тяжелым поясом. Вид у нее был как у амазонки, собравшейся на битву, но я по-прежнему чувствовал внутреннюю нерешительность. Я тоже встал — мы были почти одного роста — и поцеловал ее в щеку.
— Братский поцелуй! — сухо сказала она. — И это все?
— Но вы ведь этого и хотели, не правда ли?
— Да, — ответила она, слегка удивленная. — Вы правы, черт возьми!
Здание редакции «Ежедневного знамени», расположенное неподалеку от «Глашатая», то ли было выстроено значительно позднее, то ли переделано в соответствии с ультрасовременными весами.
В фойе красовался фонтан, под потолком висели светильники, состоящие из вертикальных стеклянных трубочек, испускавших свет из нижнего конца. Мраморный пол, футуристские диваны и стол охраны, за которым сидели четверо широкоплечих парней в устрашающего вида униформе.
Я сказал одному из них, что пришел из «Глашатая» и мне нужен мистер Леггат, побаиваясь, что сейчас меня вышвырнут на улицу пинком под зад. Но этого не случилось. Охранник сверился со списком, лежавшим у него на столе, и направил меня наверх с тем же отсутствием интереса, какое я встретил на более дружелюбной территории.
Наверху тоже все было не так, как в «Глашатае». Стены, выкрашенные в оранжевый цвет с красными пятнами, ярко-зеленые пластиковые столы, агрессивно-оранжевый палас с красными зигзагами. Неудивительно, что у них слово «ярость» на каждой странице.
В кабинет Сэма Леггата вела дверь матового стекла, на которой было крупными белыми курсивными буквами написано: «Редактор». Пониже такими же буквами помельче предлагалось позвонить и подождать.
Я нажал кнопку звонка и стал ждать. Вскоре дверь зажужжала и отворилась на несколько дюймов. Может, Сэм Леггат и не носил бронежилета, но, тем не менее, меры предосторожности, предпринятые им против нежеланных посетителей, были впечатляющими. Я отворил дверь, и передо мной предстал еще один образчик дурного вкуса: черный пластиковый стол, красные обои с геометрическим узором, зеленый ковер в крапинку. Если бы мне пришлось работать в такой обстановке, я бы, наверно, взбесился.
В кабинете было двое мужчин без пиджаков, которых эта «радуга», видимо, не смущала. Один — коренастый коротышка с волосами песочного цвета, другой — повыше, сутулый, очкастый, начинающий лысеть. Обоим было под пятьдесят. В углу сидел третий человек, помоложе, в пиджаке. Он больше молчал и слушал.
— Мистер Леггат? — осведомился я.
— Я Леггат, — отозвался коротышка с песочными волосами. — У вас пять минут. — Он кивнул в сторону того, что был повыше.
— Это Таг Танни, ответственный за «Частную жизнь». А это мистер Ивенс, наш юрист. Так кто вы такой и что вам надо?
Таг Танни щелкнул пальцами.
— Я знаю, кто он такой, — сказал он. Он порылся в памяти и нашел мое имя. — Филдинг. Жокей- чемпион.
Я кивнул, и, как мне показалось, все трое расслабились. Правда, в облике Леггата по-прежнему был заметен задиристый вызов, но, по-видимому, не более, чем того требовали его положение и текущие обстоятельства. По крайней мере, он не пытался давить на меня.
— Что вам надо? — повторил Леггат, но уже без того напряжения, которое звучало в его голосе, когда я вошел. Мне пришло в голову, что они, с их страстью ко всяческим шпионским штучкам, наверняка записывают наш разговор и что где-то в комнате наверняка спрятан микрофон.
Поэтому я решил держаться начеку и сдержанно ответил:
— Я пришел, чтобы договориться о возвращении имущества двух ваших журналистов, Оуэна Уаттса и Джея Эрскина.
— Ну так верните его! — отрывисто бросил Леггат.
— С удовольствием, — сказал я, — если вы объясните мне, почему они в час ночи лезли по приставной лестнице на крышу дома Бобби Аллардека.
— А вам какое дело?
— Понимаете ли, мы застали их с устройством для прослушивания телефонных разговоров. На лестнице, с инструментами, в том месте, где к дому Аллардека подходит телефонный провод. Что они там делали?
Наступило молчание. Потом Танни снова щелкнул пальцами.
— Он шурин Бобби Аллардека. Брат миссис Аллардек.
— Совершенно верно, — сказал я. — Сегодня ночью я ночевал у них, когда ваши люди вломились в дом.
— Они никуда не вламывались, — сказал Леггат. — Наоборот, насколько я понимаю, их жестоко избили. Вообще-то этого Аллардека следовало бы привлечь к суду…
— Мы их приняли за воров. А что бы вы подумали, если бы в глухую ночь застали у своего дома людей, которые лезут на крышу по приставной лестнице? Мы обнаружили, что они охотились не за столовым серебром, только когда они уже убежали.
— Обнаружили? Как это вы «обнаружили»?
— Они оставили свои пиджаки, в которых были кредитные карточки и прочее добро с их именами и так далее.
— И вы предлагаете вернуть все это.
— Естественно. Но мне хотелось бы получить разумное объяснение того, почему они вообще туда явились. Подслушивание телефонных разговоров — дело незаконное, а мы застали их, когда они снимали «жучок», простоявший там как минимум недели две, если верить телефонисту, который побывал у нас сегодня утром и снял его.
Они ничего не сказали, только выжидали.
— Ваша газета, — продолжал я, — развязала неоправданную и приносящую большой ущерб кампанию против Бобби Аллардека, используя информацию, добытую незаконными методами. Объясните почему.
Они ничего не сказали.
— Мистер Леггат, вам было отправлено заказное письмо, содержащее доказательства того, что всем кредиторам Бобби Аллардека уплачено и он не находится на грани разорения. Почему вы не попытались исправить ущерб, который причинили ему и моей сестре? Почему вы не напечатали на видном месте под рубрикой «Частная жизнь» извинения за не правильное освещение положения дел? Почему вы не обвели эту статью красным карандашом и не поручили своим репортерам-полуночникам привезти в Ньюмаркет эти
