газеты прямо с печатного станка и подбросить по номеру всем людям, кто получил эти газеты раньше, пока город еще спит? И почему вы не разослали по номеру со статьей, обведенной красным, каждому владельцу Бобби, как в предыдущие разы? Ведь это было бы так замечательно, вы не находите?
Но им, похоже, это не казалось замечательным ни в малейшей степени.
— К сожалению, — вкрадчиво заметил я, — обязанностью каждого законопослушного гражданина является сообщать о чьих-либо незаконных действиях соответствующим властям.
Сэм Леггат, не проявляя никаких эмоций, повернул голову к безмолвному мистеру Ивенсу. Мистер Ивенс подумал и коротко кивнул.
— Сделайте это! — приказал Сэм Леггат Танни.
Танни был поражен.
— Нет!
— Напечатайте извинение и разошлите газеты.
— Но…
— Вы что, не видите, что вам приставили нож к горлу?
Он снова обернулся ко мне.
— А взамен?
— Кредитные карточки Уаттса и пропуск Эрскина.
— А у вас останутся?..
— Пиджаки, чековая книжка, фотографии, письма, записные книжки, дневник и «жучок».
Он кивнул.
— А за это?
— Ну, — медленно произнес я, — полагаю, вам стоит спросить у ваших адвокатов, сколько вам придется выплатить Бобби, если дело о подслушивании дойдет до суда. Если вы выплатите ему эти деньги добровольно, мы не станем подавать в суд и избавим вас от позорной огласки, оплаты судебных расходов и прочих неприятностей.
— Я не имею права принимать такие решения.
— Но вы можете этого добиться.
Он не сказал ни «да», ни «нет», просто смотрел на меня.
— И еще, — сказал я, — я хочу знать, почему вы начали эту кампанию. Кто подтолкнул вас к этому? Вы ли приказали своим репортерам нарушить закон? Или они сделали это на свой страх и риск? Быть может, им за это заплатили и если да, то кто?
— На эти вопросы я ответить не могу.
— А вы сами знаете ответ?
Он ответил прямо:
— Ваши позиции достаточно сильны, чтобы потребовать напечатать извинения и развезти их тем, кого это касается. Это я обещаю. Насчет компенсации я проконсультируюсь. Но сверх этого вы не получите ничего.
Я понял, что уперся в каменную стену. Леггат преодолел синдром журналистской солидарности, насколько это вообще было возможно. Он прямо сообщил мне, что если он ответит на мои вопросы, это повлечет за собой больше неприятностей для «Знамени», чем привлечение их к суду за прослушивание телефонных переговоров. Так что я действительно больше ничего не получу.
— Насчет компенсации договоримся, — сказал я. — Имейте в виду, что если нам все же придется заявить о прослушивании, мы сделаем это довольно скоро. Видимо, через несколько дней.
Я помолчал.
— Когда в пятницу утром в газете появится удовлетворяющее нас опровержение и я проверю, всем ли доставили этот номер, я позабочусь о том, чтобы кредитные карточки и пропуск были возвращены сюда, на проходную.
— Приемлемо, — сказал Леггат. Танни попытался было возразить, но Леггат жестом заставил его замолчать. — Я согласен.
Я кивнул им и вышел из кабинета. Не успел пройти и трех шагов, как кто-то поймал меня за рукав. Я обернулся и увидел, что Леггат вышел вслед за мной.
— Не для записи, — сказал он. — А что бы вы сделали, если бы узнали, кто заказал кампанию против Аллардека?
Я посмотрел в эти песочные, под цвет волос глаза. На деловую физиономию человека, который ежедневно издает газету, брызжущую насмешками, инсинуациями, недоверием и презрением, и при этом умудряется разговаривать вполне пристойно.
— Не для записи, — сказал я. — Всю морду разбил бы.
Глава 11
Я не надеялся, что напечатанное в «Знамени» опровержение растопит кассовый аппарат, который заменяет сердце банкиру Бобби. И вряд ли компенсация, уплаченная «Знаменем» (если они ее уплатят), будет достаточно велика и подоспеет достаточно скоро, чтобы сыграть существенную роль.
Я со вздохом подумал о своем банкире, который терпеливо помогал мне пережить бывавшие у меня дурные времена, а позднее даже рискнул предоставить мне кредит для пары финансовых операций и никогда не требовал вернуть деньги раньше срока. И теперь, когда мое финансовое положение укрепилось, он вел себя по-прежнему: держался по-дружески, всегда готов был помочь деньгами и советом.
Опровержение, конечно, напечатают, но это будет скорее жест вежливости. Конца неприятностям Бобби оно не положит. Но, по крайней мере, оно успокоит владельцев и восстановит доверие торговцев Ньюмаркета. Если нам удастся спасти конюшню, она останется живой, а не в коматозном состоянии.
От Сэма Леггата мне удалось добиться молчаливого признания, что «Знамя» было не право. Кроме того, я был уверен, что он знает ответ на мои вопросы. Ответы мне были нужны немедленно, но развязать ему язык было невозможно.
Исполненный разочарования и чувства провала, я отправился ночевать в ближайшую гостиницу. Я устал куда больше, чем хотелось бы, и боялся, что если отправлюсь сейчас домой за семьдесят миль, то усну где-нибудь по дороге.
Я заказал в номер чего-нибудь поесть и, зевая, принялся звонить по телефону.
Сперва Холли.
— Ты сегодня молодец, — сказала она.
— В смысле?
— Ну как же, выиграл, — сказала она.
— Ах это! — Казалось, это было сто лет назад. — Спасибо.
— Ты где? — спросила она. — Я тебе звонила в коттедж…
— В Лондоне, — я назвал ей гостиницу и номер комнаты. — Как дела?
— Ужасно.
Я рассказал ей, что «Знамя» обещало напечатать опровержение. Это чуть-чуть подняло ей настроение, но не очень.
— Бобби нет. Пошел на Поле. Все так ужасно! Хоть бы он вернулся!
В ее голосе звучала нескрываемая тревога. Я некоторое время успокаивал ее, говоря, что Бобби, несомненно, скоро вернется. Он ведь знает, как она беспокоится. Правда, про себя я думал, что, возможно, он слишком погрузился в собственное отчаяние, чтобы думать о ее тревогах.
— Слушай, — сказал я, — ты не могла бы оказать мне одну услугу?
— Да. Какую?
— Найди в каталоге Метавейна, лошадь Мейнарда. Помнишь, он выиграл «Две тысячи гиней» восемь тому назад?
— Смутно.
— Я хочу знать, кому принадлежал этот конь до того, как перешел в руки Мейнарда.
