рабочие сцены перетаскивали детали декораций. Видимо, в конце торжественной части предполагался концерт, потому что я увидел знакомых мне артистов. У левой кулисы разминалась стайка маленьких лебедей. Акробаты Неждановы с безучастным видом сидели друг против друга на табуретках. А перед расколотым зеркалом охорашивалась и сама себе строила глазки певица Зирка Нечипоренко.
– Здоровеньки булы! – сказал я ей.
Она вздрогнула, обернулась и, узнав меня, сказала серьезно:
– Слаген!
В это время появился озабоченный Смерчев.
– Только что в адрес Юбилейного Пятиугольника пришла телеграмма, – сказал он и протянул мне желтый листок, на котором было написано буквально следующее: «Выступаю походом на Москву. Во избежание излишнего кровопролития предлагаю сложить оружие и не оказывать сопротивления. Сим».
– Вот видите, – жалко улыбнулся Смерчев. – А вы говорите: выдумки.
Я еще раз перечел телеграмму.
– Черт знает что! – пробормотал я. – Метафизика, гегельянство и кантианство. – И повернулся к Смерчеву. – Ну, ничего, Коммуний Иваныч, – попытался я его успокоить. – Вы, главное, не волнуйтесь и берегите свою нервную систему. Сейчас мы этого Сима отменим.
Как только мы вышли на сцену, зал разразился бурными аплодисментами. Меня, естественно, усадили в президиум между Смерчевым и Дзержином. Обстановка в зале была накаленная, но все шло строго по протоколу.
Дзержин объявил торжественное заседание трудящихся Москорепа открытым и предоставил слово Смерчеву.
Смерчев вышел к трибуне. Кратко, но красочно описал мой жизненный путь и перечислил литературные заслуги, напомнил о моем выдающемся вкладе в Гениалиссимусиану, в связи с чем особенно отметил мой вот этот роман.
– Но об этом романе, – сказал он, – органами пропаганды Третьего Кольца враждебности, а также всякими другими органами распространяются клеветнические измышления. Утверждается, что главным героем романа является якобы некий Сим, хотя, как известно, никакого Сима в природе не существует. Впрочем, обо всем этом лучше всех расскажет сам автор.
Я вышел на трибуну. Я волновался. Я чувствовал, что получается не праздник, а что-то вроде пресс- конференции, какие в наши времена устраивались для раскаявшихся шпионов и диссидентов.
– Уважаемые товарищи! – начал я дрожащим голосом. – Дорогие комсоры, дамы и господа! Прежде всего позвольте мне выразить мою глубочайшую благодарность всем устроителям этого замечательного праздника и в первую очередь благодарность нашей партии, ее Верховному Пятиугольнику, органам БЕЗО, – я поклонился Дзержину, – органам религиозного просвещения, – я поклонился отцу Звездонию, но одновременно из-за трибуны показал ему фигу, – и, само собой разумеется, нашему славному, дорогому, любимому и неподражаемому Гениалиссимусу. – Я поднял глаза к люстре и размашисто перезвездился. – Я прожил очень длинную жизнь, большую часть которой, впрочем, провел в бессознательном состоянии. Должен признать, что на протяжении своей жизни я совершил много непростительных и почти что непоправимых ошибок. Например, свои книги я писал обычно в пьяном виде, не соображая, что делаю, и иногда даже совершенно не считался с тем, чего от меня ожидали партия, народ и госбезопасность. Обладая отсталым мировоззрением, я часто не замечал всего того хорошего, что происходит в нашей жизни, в ее, так сказать, революционном развитии, и искажал действительность в угоду своим заокеанским хозяевам. Так, например, в своем последнем романе я слишком много внимания уделил описанию некоего Сима, который якобы является наследником царского престола. А на самом деле никакого такого Сима никогда не было. Я его просто выдумал. Или, говоря иначе, высосал его из пальца. Вот так. – Я сунул большой палец в рот и стал громко чмокать в микрофон.
Кажется, публике такой ораторский прием понравился, по залу прошел смешок, а кто-то даже захлопал. Я посмотрел туда, где хлопали, и сказал:
– Я не понимаю, почему такое несерьезное отношение к моей речи и что там еще за смешки и хлопки. Я знаю, что среди вас есть так называемые симиты, которые надеются на что-то вроде второго пришествия, но… – тут я повысил голос и поднял палец, – тщетны ваши надежды, господа. Дело в том, что никакого Сима больше не существует.
Я услышал аплодисменты. Это аплодировал президиум – Смерчев, Сиромахин, Пропаганда Парамоновна и отец Звездоний.
Но публика напряженно и недружелюбно молчала. А потом в ней послышался какой-то неясный ропот. Агенты БЕЗО, расположившиеся вдоль стен, стали вглядываться в публику.
– Да, дорогие мои комуняне и комунянки, – сказал я, выдержав паузу. – Пересмотрев свой роман, я решил самым коренным образом переработать его и прежде всего вычеркнуть этого Сима ко всем чертям.
Президиум аплодировал стоя. Люди в зале притихли. Отпив из стакана воды, я помолчал и сказал негромко:
– К сожалению, у меня и сейчас не хватило принципиальности и твердости позиции, и я не смог выкинуть этого персонажа совсем. Но я его переименовал, и он будет теперь называться не Сим, а Серафим.
Произнося эти слова, я никак не думал, что они подействуют на аудиторию так сильно. Даже члены президиума, по-моему, тоже этого не предвидели. Но публика вдруг заволновалась, по рядам от первых к задним прошел шум. Я слышал, как люди спрашивали:
– Что? Как? Вим? Херувим?
И вдруг в середине зала кто-то крикнул:
– Да здравствует Серафим!
И сразу поднялся невообразимый гвалт. Агенты БЕЗО, отделившись от стен, кинулись в середину зала, чтобы извлечь того, кто кричал. Но кричал уже не один человек, а чуть ли не весь зал. И вдруг из задних рядов на двух воздушных шариках взвилось к потолку полотнище, на котором было написано:
