По просьбе Дзержина она охотно рассказала, что в этой комнате хранятся агентурные данные о Симе: о его происхождении, биографии, образе жизни, привычках, наклонностях, сильных сторонах и слабостях характера, сексуальных причудах, характеристики, составленные на него в школе, в комсомоле, в детдоме, в институте, сведения о его связях с разными людьми, связях сердечных, дружеских, приятельских, деловых и случайных. Здесь хранились образцы его почерка, отпечатки пальцев, протоколы допросов его сторонников и многочисленные фотографии и диапозитивы, сделанные открытой и скрытой камерой и даже ночью в инфракрасных лучах. Она тут же предложила продемонстрировать некоторые диапозитивы, после чего повесила на стену небольшой экран, зашторила окна, включила проекционный аппарат и стала вкладывать в него разные слайды.
Мне было очень интересно.
Я увидел Сим Симыча в разные времена и в разных ситуациях. Вот он, еще совсем юный, в группе воспитанников детского дома. Вот в лагере (анфас и в профиль). Послелагерный снимок для паспорта – усталое, изможденное и вместе с тем суровое лицо.
А потом временной разрыв. А потом уже чуть ли не каждый день его жизни запечатлен. Десяток свадебных снимков с Жанетой. В день триумфа – с первой книгой в руке. За письменным столом. На лыжной прогулке. На велосипеде. С какой-то кошкой на руках. Потом опять арест, тюрьма и даже как его выталкивают с парашютом из самолета. Само собой, запечатлено его участие в многочисленных митингах, конференциях и пресс-конференциях и встреча в Белом доме с президентом Соединенных Штатов.
Но среди тех снимков, которые были сделаны скрытой камерой и при инфракрасном освещении, иные оказались слишком уж откровенными.
Я думаю, опиши я подробно, что именно показано было мне на экране, у этой книги было бы на сто тысяч читателей больше. Жаль, что мое природное целомудрие не позволяет мне заниматься изображением подобных вещей. Скажу все же, что Симыч ввел меня в некоторое смущение. Зная о его глубокой религиозности и известном всем аскетизме, я был порядком шокирован, видя его в не очень достойном виде не только с Жанетой, но и другими особами противоположного пола. Их было не меньше десятка, причем некоторых я даже знал лично. Это одна наша известная новеллистка, одна знаменитая американская кинозвезда и третья… Лица третьей видно не было, но и с противоположной стороны не узнать ее было нельзя.
При виде Степаниды, да еще в таком виде, я вдруг почувствовал в себе неукротимую ревность, так что даже задергался и заскрипел зубами.
– Что с вами? – испугалась лейтенант Кулябко.
Я смутился и сказал, что мне было несколько неприятно видеть последний кадр, поскольку с этой женщиной я одно время был довольно близко знаком.
– А это нам известно, – сказал Дзержин.
А лейтенант Кулябко сказала, что диапозитивы, где изображены подробности моего знакомства, у них тоже имеются, и она готова их тут же продемонстрировать.
– Нет! Нет! – закричал я. – Только не это! И вообще, пожалуйста, нельзя ли эти кадры как-нибудь уничтожить?
– Ну что ты, дорогуша! – заулыбался Дзержин. – Эти кадры принадлежат истории, и уничтожить их было бы преступлением. Ну, ладно, – сказал он одновременно и мне, и лейтенанту Кулябко. – Кино посмотрели, давайте теперь что-нибудь почитаем. Например, донесения Степаниды.
– Степаниды? – удивился я. – Неужели она писала донесения?
– Еще как писала! – сказал Дзержин. – Степанида Зуева-Джонсон была замечательной нашей разведчицей. Вместе с завербованным ею бывшим морским пехотинцем Томом Джонсоном она доставила много бесценных сведений.
Донесения Степаниды
Три дня подряд, не разгибаясь, я читал донесения Степаниды. Каждое утро в половине девятого Вася приезжал за мной к гостинице и только в одиннадцать вечера забирал меня из библиотеки.
Нет, меня никто не заставлял так долго работать. Я сам так увлекся читаемым, что иной раз даже не ходил на обед. Тем более что ближайший Упопот находился в Кремле, а на территории библиотеки удовлетворялись лишь общие потребности, при одном воспоминании о которых я сразу терял аппетит.
Донесения были написаны в виде писем подруге. Какой-то будто бы Кате. На самом деле, я думаю, этой «Катей» был какой-нибудь начальник отдела, а может быть, и шеф всего КГБ.
Но ход, надо сказать, удачный. Обыкновенные письма с налетом простонародности и с ошибками. И все прямым текстом без всякой шифровки. И если б даже сам Сим Симыч эти письма перехватил, то и он при всей своей проницательности вряд ли догадался бы, что они собой представляют.
А на самом деле в них было сказано о Симыче все.
Как он живет, как работает, над чем работает, какие идеи вынашивает, о чем говорит, как его здоровье и даже (вот она, женская подлость!) каков он в постели.
Называет она его внешне очень почтительно «батюшка». Но на самом деле ее оценки холодны, трезвы; временами насмешливы и уж для малообразованной деревенской бабы слишком тонки.
Вот, например, она описывает процесс сближения:
«А еще, Катюшка, в местном нашем обчестве произвелся недавно большой переполох, приехал будто бы знаменитый русский писатель. И в газетах во всех об нем сообщили и по тиви его что ни вечер кажут, сам из себя он весь видный, борода страшная, а голосок тонкий. Выступает все против коммунизма, за православие и америкашек наших тоже травит за то, что бога забыли. Заместо того, говорит, чтобы собой жертвовать, вы, говорит, нежитесь и с жиру беситесь. А прожорный и заглотный коммунизм уже к самому вашему горлу подступил и скоро в него своими клыками железными вопьется…
…Писатель решил в наших местах поселиться, потому как, говорит, природа здесь очень ему нашу среднерусскую напоминает. Купил у одного нашего ферму и сорок акров земли с лесом и озером и затеял все это обнести забором.
…Живет с семьею уединенно, на людях не появляется, говорят, работает по восемнадцати часов в
