У нас убивают по вторникам

— Самодур, — осудил Галкин.

— Да не он самодур, а мы дураки, — возразила Людми­ла. — Принципиальность проявлять надо.

— Тоже верно, — не стал спорить Галкин. — Я бы его са­мого с рейса снял.

— Вот именно. Пинком под зад, — сказала Маша. И спро­сила: — Что дальше-то?

Она привыкла, что рассказы Людмилы, как это всегда бывает в правильной литературе, имеют начало, развитие и конец.

Но на этот раз литературы не вышло: больше ничего не было, тем история и кончилось.

Однако бывают парадоксальные случаи: начатое в одном месте может закончиться в другом.

В вагоне послышались какие-то резкие крики. Галкин, хоть был в этом вагоне гостем, но он все-таки тоже провод­ник и, к тому же, мужчина, он встал и пошел посмотреть, что такое. Но быстро вернулся, вошел, закрыл за собой дверь и сказал с улыбкой:

— Вы не поверите!

— Что? — в два голоса спросили женщины.

— Тощинский! И опять скандалит!

Действительно, это был депутат, член многих комите­тов, известный всей стране человек — Виктор Эмильевич Тощинский. Он был в городе Саратове по важным делам и захотел уехать поездом, так как ближайший самолет только утром, а поезд вот он, вечерний, утром уже в Мо­скве. Естественно, ему взяли билет в лучший мягкий вагон, но по какому-то недоразумению в его купе оказалась по­сторонняя женщина. Помощники и охранники прошлись по вагону, чтобы найти пустое купе. Не нашли, везде сиде­ли два человека или один. Можно было, конечно, людям из свиты сгруппироваться в одном купе, освободив для шефа пустое автономное пространство, но Тощинского заело. Он кричал, что хочет ехать на купленном для него месте, а женщина должна убраться туда, куда ей укажут провод­ники, чтобы не мешать государственной деятельности Тощинского, ибо он ею не перестает заниматься даже в доро­ге. Но женщина, которую звали Анна Антоновна и которая, как потом выяснилась, была педиатр (то есть, следователь­но, и не такие капризы повидала), оставалась совершен­но спокойной, показывала Тощинскому свой билет и гово­рила, что она никуда отсюда не уйдет. Тощинский сначала убеждал ее с юмором:

— Дамочка, вам же лучше, с мужчиной опасно ехать, я не знаю, как вообще дорога такие билеты продает — в одно купе разнополым людям, а вдруг я на вас нападу? Так что лучше идите к такой же женщине в соседнее купе и не вво­дите меня в искушение.

— Идите сами, куда хотите, если вам тут не нравится, — ответила Анна Антоновна.

Тощинский разгневался:

— Ну хватит! — сказал он. — Ее добром просят, как чело­века! Могу и по-другому попросить!

— Это на каком же основании?

— Ты что, не понимаешь? — изумился Тощинский. — Кто ты, и кто я вообще! Ты соображаешь, нет?

— А кто вы? — спросила Анна Антоновна.

— Да ладно, — махнул рукой Тощинский, — нечего при­дуриваться! Меня вся страна знает.

— А я не знаю.

— Ну перестань, перестань, — даже поморщился Тощинский от такой явной лжи. — Меня по телевизору каждый день показывают.

— Я телевизор лет двадцать не смотрю, — сказала жен­щина.

— И газеты не читаете?

— Не читаю.

— И фамилию мою не слышали?

— Нет.

Бог знает, в самом ли деле Анна Антоновна ничего не слышала о Тощинском, фамилию которого, действитель­но, не знали только грудные младенцы, или ей хотелось таким образом защитить свое достоинство, факт остается фактом — она не признавалась.

— Объясните ей! — приказал Тощинский помощникам и охранникам.

Те, как умели, объяснили.

— Очень приятно, — сказала Анна Антоновна. — А до­кументы можно посмотреть?

Тощинский выпучил глаза и побагровел. Врач, присут­ствовавший в свите, лихорадочно вспоминал, какие ле­карства имеются в его походной аптечке. Но Тощинский справился с приступом остолбенения, вырвал из кармана красную книжечку, раскрыл, сунул в глаза Анне Антоновне.

— На! Пропуск в рай — и то меньше значит! Мне по ста­тусу положено отдельное купе, поняла?

— Так идите и займите любое, — хладнокровно ответила Анна Антоновна. — А мой билет на это место в этом купе, и я никуда не уйду.

Тут как раз подошел Галкин и, понаблюдав немного, благоразумно удалился. И рассказал Маше и Людмиле, что какая-то странная женщина не хочет уходить со своего ме­ста, да к тому же не узнает Тощинского.

— Стас! — завопил Тощинский, обращаясь к шкафообразному мужчине, который мог пройти в дверь только бо­ком. — Выкинь ее отсюда! Выведи и расстреляй! Живо!

— Женщина, пойдемте, — сказал Стас почти мягко и про­тянул Анне Антоновне руку.

Но та, миниатюрная, быстро влезла с ногами на диван, забилась в угол и закричала:

— Безобразие! Нападение на человека! Я защищаться буду!

И она выхватила из сумочки маникюрные ножницы.

Стас застыл. Он был человеком женатым и знал, что рассерженная женщина с ножничками в руках страшнее террориста с автоматом. В того, по крайней мере, мож­но сразу же выстрелить, а в женщину стрелять не с руки. Тощинскому хорошо, у него депутатская неприкосновен­ность, а Стаса и посадить могут за превышение необходи­мой обороны.

— Между прочим, — раздался вдруг из соседнего купе стариковский, но громкий и ясный голос человека, привык­шего к публичным выступлением, — я готов быть свидете­лем по делу об угрозе и нападении. Как адвокат и правоза­щитник обещаю большие неприятности!

— Это кто там еще? — поразился Тощинский.

— Да так, — ответил второй охранник, закрывая дверь в купе правозащитника.

Тощинский, человек смекалистый, понял, что легче сде­лать все чужими руками. Лучше служебными — чтобы был вид законности.

— Проводница! — закричал он. — Быстро сюда, у вас бардак тут!

Пришла Людмила. Маша следовала за нею, а за Машей шел и Галкин, правда, почти не видный из-за ее крупной фи­гуры.

— Здравствуйте, — официально сказала Людмила. — В чем дело?

— Найдите ей место! — приказал Тощинский. — Ваша железная дорога виновата, вы и разбирайтесь!

— Пассажир должен занимать место в соответствии с тем, которое указано в билете, — сказала Людмила. — Если место по какой-то причине не устраивает, проводник может по желанию пассажира предоставить ему другое при наличии свободных.

— Вот и предоставь — ей! — сказал Тощинский, снимая пиджак, уверенный, что дело уже решено.

— Желаете другое место? — спросила Людмила Анну Ан­тоновну.

— Нет!

— Да что ты ее спрашиваешь, предоставь и все!

— Не имею права.

— Так. Последний день работаешь! — тут же пригрозил Тощинский Людмиле.

— Ничего подобного, — улыбнулась она. — Вы мне не начальство, я вас вообще не знаю.

— И эта туда же! Врать не надо, не надо врать! — взбеле­нился Тощинский. — Ну, одна может меня не знать, может, она в погребе жила, а ты-то! Ты в поездах ездишь, у вас тут радио, газеты!

— Ну и что? Я действительно вас не знаю.

— Тощинский я, дура! — заорал Виктор Эмильевич.

— Публичное оскорбление и хулиганство, статья первая, пункт «б»! — донеслось из-за стенки: