– Минуточку! Хотелось бы понять, что происходит? – задал вопрос Кравцов.
– Я тебе потом объясню, – ответил Терепаев.
– Да нет, у нас свои объяснения есть! Вадик, прошу!
Вадика уговаривать не надо было. Он разложил на земле газету и повторил то, что сказал Кравцову относительно проводки, короткого замыкания и т.п.
– Ты что хочешь сказать, фельдшер? – возмутился Лев Ильич. – Ты хочешь вообще на меня вину свалить? Я сам, получается, собственную машину сжег?
И тут Мурзин, оказавшийся тут то ли случайно, то ли нарочно, подал голос:
– А я вас сколько предупреждал, Лев Ильич? И о проводах говорил. И рубильники давно надо было за территорию вынести, в ящик железный поместить с замком, для аварийного отключения. Да и много чего переделать надо. А то так и будет гореть.
– Уже сгорело, – заметил Хали-Гали, который тоже стоял здесь, у забора. И вообще довольно много народа собралось. И слышался в этом народе какой-то ропот, который Терепаева раздражал.
– Что будем делать, Лев Ильич? – спросил он. – Я целый день, между прочим, занимаюсь, служебное время трачу!
– Ужинать будем, – неожиданно ответил Лев Ильич. – А о пожаре напишем: самовозгорание.
– Все в ихих руках! – послышался голос. – Чего надо, то и напишут!
Лев Ильич и Терепаев, не обращая внимания на некомпетентные реплики, удалились.
Они удалились, а Людмила сказала Виталию:
– Ну? Пошли домой?
– Погоди, – сказал Виталий. И повернулся к Кравцову.
Кравцов улыбнулся ему, думая, что он хочет поблагодарить его за помощь.
Но Виталия другое мучило и грызло. Почти вся Анисовка была тут. И все эти люди думают, что он, Ступин, позволял своей жене крутить с участковым. Все эти люди распускали слухи, веря в них. И сейчас хороший момент, чтобы все им объяснить. Поэтому Виталий, глядя на Кравцова, спросил Людмилу:
– Значит, приставал он к тебе?
Людмила очень удивилась и посмотрела на Кравцова. А тот взглянул на нее виновато, слишком виновато, так по-настоящему виноватые люди не смотрят. И Людмила поняла, что Кравцов просит этим взглядом ответить положительно на вопрос Виталия, иначе все окончательно запутается.
И она сказала с прощающей улыбкой:
– Да ерунда. Ну, немного было. Но теперь нет.
Люди стояли, смотрели и слушали.
– Дело прошлое, Виталий, – сказал Кравцов.
– Ну да. Прямо спасибо я тебе должен сказать? Ну, спасибо! – пошел Виталий к Кравцову, протягивая руку. Тот протянул в ответ свою. Но Виталий пожимать ее не стал, а ударил неожиданно Кравцова в живот, а потом по лицу и опять в живот. Кравцов упал. Мы уже говорили, что только в кино все красиво получается. А в жизни не только некрасиво, но еще и болезненно. Кравцов абсолютно не был готов к нападению, удары его оглушили. Он поднялся, перед глазами все плыло. И тут опять удар, и еще один. Горячее что-то потекло по лицу. Крики людей послышались. Он опять упал.
Встал, вытер лицо, протер глаза. Постоял. Шагнул к Виталию. Еще постоял. И отвернулся от него, и пошел прочь, сказав при этом, ни к кому не обращаясь:
– Ну, вот. Теперь, кажется, все довольны...
Он ушел, а Виталий сел на землю, будто в один миг очень устал. И сидел он не победителем, а просто сильно утомившимся человеком.
Людмила подошла, положила руку ему на плечо и сказала, жалея его дурость, и гордость, и все остальное, чем напичкана глупая мужская душа, которую если не простить, то тогда зачем и женщины на свете?
– Чего расселся? – сказала она. – Пошли домой.
Поздним вечером Кравцов сидел в администрации с Андреем Ильичом и, не будем скрывать правды, выпивал.
– Объясни, – просил Шаров, – как это все получилось и зачем?
– Время мне надо было выгадать, – сказал Кравцов. – Чтобы Терепаев сразу же Ступина не взял, а у него намерение такое было. Пришлось немного его запутать. Гешу я попросил сказать, что он Савичева видел. А Геша его и в самом деле там видел, только неделю назад. И Хали-Гали, было такое, просил Микишина после работы грузила отлить, только в прошлом году.
– Твое здоровье! – поднял стакан Шаров. – А меня зачем в грех ввел, врать заставил?
– Я же говорю – для путаницы.
– А разве это не дача с моей стороны ложных показаний?
– Ни в коем случае! Это же не официальное следствие было и не суд. Терепаев чистой самодеятельностью занимался.
– Да... Умеешь ты подъехать, конечно! – признал Шаров. – И, ты знаешь, я так все расписал, что самому понравилось! Ей-богу, даже поверил, что я там был, что детство вспомнил и на стенку лазил!
– Трудней было заставить Синицыну поверить, что она вас видела.
– В самом деле, как? Внушил ты ей, что ли? Как это сейчас называется? Зомбировал?
– Зачем? Просто сказал ей по секрету, что все видели. Ну, не все, а некоторые. И тут же оказалось, что и Зоя Павловна видела. Не могла она такого допустить: другие видели, а она нет! А можно я тоже спрошу?
– Спрашивай.
– Я все думаю про историю с Кублаковым. Тоже столько путаницы – будто кто ее нарочно устроил.
– Ну уж не я.
– Возможно. Но признайтесь, Андрей Ильич, вы к жене его, то есть к вдове, имеете интерес?
– А если и имею? Я мужчина еще здоровый. Я ко всем женщинам интерес имею! Хотя жену свою не променяю ни на что!
– Верю. Продавщица тоже вашим вниманием пользуется?
– Добротой моей она пользуется, – уклонился от прямого ответа Шаров.
– А с Кублаковым стычек не было на этой почве?
– У кого стычек не бывает? Ты тоже сегодня стычку имел. Вон как губа распухла!
– Не хотите говорить серьезно на эту тему, Андрей Ильич?
– Не хочу. Скажу одно: Кублаков жить устал. И мне в этом признавался, и Клавдии-Анжеле говорил. И моя версия, даже убеждение: самоубийство это. Или утонул, или застрелился, а потом утонул.
– Это как же?
– Да просто. Встал на берегу, выстрелил в себя – куда упадешь? В воду!
– Вы так говорите, будто это видели, – заметил Кравцов.
Шаров захлебнулся соленым помидором, которым закусывал. Влага потекла по лицу и по рукам.
– Вот зараза! – он вытерся и взял стакан. – Давай лучше выпьем, я вижу, не берет тебя. Твое здоровье!
– Ваше здоровье! – поднял стакан Кравцов, понимая, что имеет дело С ОЧЕРЕДНЫМ ЗВЕНОМ В РАССЛЕДОВАНИИ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ ГИБЕЛИ КУБЛАКОВА.
Глава 11
«О тебе радуется»
И Кравцов запил.
Никто этого не знал: всю неделю лил дождь, люди выходили из домов только на работу и по хозяйственной или личной необходимости. В такую погоду одинокие старухи очень боятся умереть: никто не спохватится, не заметит, будешь лежать и прокисать, не зароют тебя, как положено, на третий день. Да и на кладбище тащиться людям в дождь – никакого удовольствия.
