– Задраен?
– Он находился внутри каюты.
– А разве это имеет какое-то значение?
Чарльз поджимает губы и кивает.
Так вот значит что! Задраенные люки, закрытые окна… В общем, Гарри был защищен от всяких морских организмов, которые могли бы – какое там у нас есть слово – разрушить его тело. Теперь понятно, почему вскрытие и патологоанатомическое обследование так затянулись.
– Спасибо, что рассказал мне.
Чарльз быстро моргает, на его усталом лице появляется вымученная улыбка.
– Бедная ты моя, – бормочет он.
Мы направляемся по лужайке к дому. Из-за жары на траве кое-где проступили желтые пятна. Я замечаю, что стол на террасе сдвинут в сторону. Кэти и Джош тихо сидят в шезлонге. Маргарет куда-то исчезла. Молли стоит со скрещенными на груди руками и ждет нас.
– Пойду-ка я с детьми купаться, – громко говорит она при нашем приближении. Когда я оказываюсь совсем близко от нее, она говорит полушепотом, так чтобы не услышал Чарльз:
– Приехали из полиции. Маргарет проводила их в кабинет.
Я бросаю взгляд на детей.
– Они полицейских не видели, – шепчет Молли.
– Но что им нужно? – спрашиваю я, наполовину обращая вопрос к себе.
Молли заглядывает мне в глаза.
– С тобой все в порядке?
– Просто мне не нравится, когда в мой дом заявляются без предупреждения. – Я иду к детям и соблазняю их пойти поплавать к соседям, которые всегда приглашают нас пользоваться их бассейном. Но одного взгляда на Кэти мне достаточно, чтобы понять: несмотря на предосторожности Молли девочка чувствует, что в доме происходит что-то не то.
– Мне нужно поговорить с полицейскими, – выпаливаю я.
Кэти пристально смотрит на меня, как бы спрашивая, зачем я что-то от нее утаиваю. Я ласково глажу дочь по плечу.
– Это просто формальность. Правда, почему бы вам не пойти искупаться?
Я вижу, что Кэти делает над собой усилие, и наконец, с вымученной улыбкой встает и говорит:
– Хорошо.
Джош выкарабкивается из шезлонга следом за ней. Нужно бы и ему сказать что-то ласковое, но он упархивает прежде, чем я успеваю это сделать.
Я вхожу в кабинет и наталкиваюсь на взгляд молодого полицейского, всегда сопровождающего Доусона. Сам Доусон стоит у книжных полок и, наклонив голову, изучает названия книг. Сегодня на нем безукоризненно голубоватый с иголочки костюм.
Он неторопливо поворачивается ко мне.
– Миссис Ричмонд, прошу прощения, что вновь беспокою вас, – говорит он, обозначая приветствие легким движением руки. – Не могли бы вы уделить мне немного времени? Несколько формальностей. Надеюсь, вы вернетесь домой часа через два.
– Вернусь домой?
– Нам нужно проехать в отдел.
– Но… – я бросаю растерянный взгляд на Маргарет, которая всем своим видом выражает возмущение. Затем снова смотрю на Доусона. – Это никак нельзя отложить.
– Нет. – Он изображает на лице сожаление.
Мне кажется, что во взгляде Доусона появился какой-то холодок. Раньше этого не было.
– А нельзя ли осуществить эту процедуру здесь?
– К сожалению, нет. Дело в том, что я должен снять с вас показания. А такие вещи делаются в официальной обстановке.
– Показания? – эхом отзываюсь я.
– Так требует закон. Мы должны записать ваши показания на магнитофон.
Боже, ну почему именно сейчас? Почему?
– Ну, в таком случае… конечно, – бормочу я.
– Да, и еще… – как бы спохватившись добавляет Доусон. – Вы можете связаться со своим адвокатом и договориться, чтобы он поехал с вами. В подобных обстоятельствах многие поступают таким образом.
Молодой полицейский переминается с ноги на ногу. Я перевожу глаза на него и вновь натыкаюсь на каменный изучающий взгляд, знакомый по бесчисленному множеству плохих детективных фильмов.
– Но если вы не хотите… – Уголки губ у Доусона складываются в подобие улыбки.
– Я думаю…
Доусон в ожидании наклоняет голову.
– Думаю, я приглашу своего адвоката. Если вы не против.
– Конечно нет, миссис Ричмонд. Это ваше право.
Комната похожа на коробку. Высоко под потолком узкое окно. Стены выкрашены в кремовый цвет. Пахнет пылью и офисным дезодорантом. Вся мебель состоит из прямоугольного стола, прижатого одной стороной к стене, и пяти стульев. На столе прямо передо мной старая металлическая пепельница с наименованием популярного сорта пива. Окурков в ней нет, но на дне видны застарелые пятна от пыли. Рядом – круглая подставка, на которой укреплен микрофон. Магнитофон стоит ближе к стене. Гладкая поверхность стола перечеркнута глубокой царапиной, как будто кто-то провел по нему чем- то острым.
Женщина в полицейской форме принесла мне чай в пластиковом стаканчике. Леонарду, сидящему рядом со мной – стакан с водой, к которой, однако, он не притронулся. Молодой полицейский расположился напротив Леонарда и внимательно разглядывает его поверх своего стакана. Доусон сидит передо мной за микрофоном. Он размешивает сахар в своем кофе.
– Не самая уютная обстановка, – произносит Доусон извиняющимся тоном. – Но магнитофон освобождает нас от необходимости отвлекаться на то, чтобы положить ваши слова на бумагу. Эта штука экономит уйму времени.
Я киваю в знак понимания, хотя и нахожу обстановку действительно неуютной.
Льющийся с потолка неоновый свет обесцвечивает лицо Доусона, подчеркивая излом переносицы и мешки под глазами. Так что, когда инспектор бросает мне мимолетную улыбку, теплоты я в ней не нахожу.
– Итак, включаю запись, – говорит Доусон. Он щелкает кнопками магнитофона и монотонно сообщает дату, время, свое имя и имя молодого полицейского, а также то, что я приглашена для дачи показаний и делаю это в присутствии своего адвоката, Леонарда Брейтуэйта. – Эти формальности необходимы, – как-то неожиданно интимно произносит он, – иначе мы не сможем перенести записи на бумагу и составить по ней официальный документ. – Он отхлебывает кофе. – Итак… Я задам вам вопросы по одной или двум темам, которые мы уже обсуждали. Так что поймите меня правильно. – Снова бесцветная улыбка. – Может, начнем с описания состояния мистера Ричмонда в те несколько недель, которые предшествовали двадцать шестому марта? Прошу вас.
Я повторяю то, что уже рассказывала Доусону – о проблемах, возникших у Гарри, о давившем на него стрессе, о долгах, которые он скрывал и которые я обнаружила лишь сейчас. Прислушиваясь к своим словам, чувствую, что несколько сгущаю краски, изображая Гарри более близким к отчаянию, чем это было на самом деле. Мне это не нравится, однако продолжаю в том же духе.
Доусон задает наводящие вопросы. Делает он это спокойно и почти дружелюбно, однако в каждом его слове я ощущаю острый интерес.
– В день своего исчезновения мистер Ричмонд не выглядел особенно подавленным?
– Не более, чем обычно.
– Вы не заметили в поведении мужа признаков, которые указывали бы на его решение покончить с собой?
– Нет.
