позднее время, но мне так показалось, поскольку приехала я к ней довольно рано. Я уверена, мы расстались не позже десяти.
Доусон медленно отклоняется на спинку стула и поводит плечами, как делают люди, страдающие болями в спине. Затем коротко улыбается, словно извиняется за заминку.
– И вы поехали прямо домой?
– Да.
– И прибыли туда в котором часу?
– Ну, наверное, около половины одиннадцатого. Если уехала в десять.
– После этого вы из дома не выходили? Это тоже что-то новенькое.
– Нет.
– Вы не спускались к реке?
– Нет, я… – внезапно меня озаряет. – Я не думала, что Гарри мог оставаться там. Раньше эта мысль не приходила мне в голову.
– А теперь? Теперь вы не думаете, что мистер Ричмонд оставался на реке?
Чего он от меня хочет?
– Не знаю. Он ничего не говорил насчет этого. Мне казалось, Гарри твердо решил отправиться в плавание в тот же вечер.
Пауза. Я держу свой стаканчик обеими руками, хотя он нисколько не согревает меня. Краем глаза вижу, как Леонард бросает взгляд на часы и в глубине души надеюсь, что он предложит сократить этот допрос. Я не уверена, что смогу выдержать его дальше, не наделав ошибок.
Доусон прерывает молчание.
– Когда в этот вечер вы вернулись домой, вы что-нибудь слышали? Что-нибудь необычное?
– Необычное?
– Какие-нибудь необычные звуки. Любого характера.
Но я понимаю, какого характера звуки он имеет в виду.
– Снаружи?
Он кивает.
– Нет, не припоминаю.
Я смотрю на Леонарда, потом перевожу взгляд на Доусона. Я делаю вопросительный жест рукой, как бы прося его намекнуть, какого характера звук я могла слышать. Но он делает вид, что не замечает моего жеста и продолжает какую-то свою линию.
– В тот день, двадцать шестого марта, мистер Ричмонд не получал никаких травм?
– Травм?
– Ну да. Ушибов или синяков? Чего-нибудь в этом роде.
Так вот что они обнаружили при патологоанатомическом обследовании. Я испытываю внутреннее облегчение и отрицательно качаю головой.
– Вообще-то он часто травмировался на яхте. Возвращался из походов на ней с синяками.
– Но двадцать шестого вы ничего такого не заметили?
– Нет.
Я снова смотрю на Леонарда в надежде, что он задаст Доусону очевидный вопрос, но в конечном счете задаю его сама:
– Почему вы спрашиваете об этом? Вы что-нибудь обнаружили?
Судя по всему, Доусон не склонен отвечать на мой вопрос. То ли потому что хочет пощадить мои чувства, то ли из предосторожности. Наконец он произносит официальным тоном:
– На голове вашего мужа обнаружен обширный кровоподтек.
В ту же секунду перед моим мысленным взором возникает картина: Гарри в каюте яхты, он медленно падает на бок и его голова ударяется об угол складного столика. Картина тут же исчезает. Я удивляюсь, как быстро она промелькнула у меня перед глазами.
Доусон, похоже, замечает в моем выражении какую-то напряженность. Он бросает взгляд сначала на настенные, потом на свои часы и говорит:
– Ну что же, миссис Ричмонд, сегодня мы можем остановиться на этом. Закончим в другой день.
Я молча киваю.
Он со скрипом отодвигается на стуле и собирается встать, но, как бы вспомнив что-то, наклоняется в мою сторону.
– Были ли у мистера Ричмонда враги, о существовании которых вы знали?
Я почти смеюсь. Мне казалось, такие вопросы полицейские задают только в кино.
– Я ничего не знаю о существовании таких врагов. – Мой ответ тоже звучит, как в хорошем детективе.
– Кто-либо, кто желал ему зла?
Я удивленно моргаю. Инспектор полагает, что в смерти Гарри есть что-то подозрительное? Что какой-то головорез-конкурент в бизнесе подстроил убийство Гарри? Эта мысль настолько нелепа, что я просто не знаю, что сказать.
Доусон, видимо, читает этот ответ на моем лице.
– Значит, таких врагов не было?
– Нет. – Я усиливаю ответ твердым отрицательным движением головы.
Инспектор наклоняется к микрофону и объявляет об окончании допроса. Леонард помогает мне встать. Когда Доусон выходит из-за стола, я набираюсь смелости спросить его:
– Этот звук, который я могла слышать… Вы ведь не сказали, что это могло быть.
Доусон замирает и хмуро смотрит на меня оценивающим взглядом. Наконец произносит бесстрастным тоном:
– Один свидетель утверждает, что в этот вечер он слышал на реке характерный звук. По его мнению, это был звук выстрела.
Повисает продолжительная пауза. Ее прерывает Леонард:
– Но это, разумеется, не имеет отношения к нашему делу? Раз выстрел слышали на реке?
– Вполне возможно, – ровным голосом отвечает Доусон. – Но вы понимаете, что мы должны продолжить расследование. – Он наклоняет голову в мою сторону. – Извините, что задержал вас, миссис Ричмонд.
– Ничего. – Я говорю это так, как и положено в подобных случаях, и улыбаюсь Доусону.
Я уже забыла о том анонимном письме с вырезкой из газеты. А, может, не забыла, а просто отложила в памяти в самый дальний угол. После ужина, зажав в руке второй бокал с вином, который предложила мне Молли, я оставляю ее и детей перед телевизором, а сама отправляюсь в кабинет. Я нахожу письмо в дальнем углу ящика стола.
Я перечитываю его в контексте заданного Доусоном вопроса. Враг? Автор трусливо закамуфлированного письма вполне подходит под это определение. Но одна только злоба еще не всегда приводит к замыслу о покушении и уж тем более к его осуществлению. Этот жалкий человек вряд ли способен на насилие. Но если Доусон привык к мысли о наличии врага, если в голове у него засели факты о выстреле и кровоподтеке, то это письмо вполне может составить инспектору богатую пищу для размышлений.
Конечно, здесь есть определенная опасность. Письмо может серьезно осложнить всю ситуацию. Оно способно заставить Доусона отказаться от версии о самоубийстве и подтолкнуть его к поиску новых доказательств по делу. А, может, я просто психую. Может, Доусон легко откажется от версии о наличии у Гарри врагов. Хотя вряд ли. Ведь есть важная улика – выстрел. А в наших местах люди нечасто стреляют по ночам. Кто же его слышал? Видно, какой-то гуляка-полуночник.
Я сворачиваю письмо и кладу его на стол. Чем больше думаю над тем, стоит ли показывать его Доусону, тем сильнее меня охватывает нерешительность. Я смотрю через окно в сад и удивляюсь, почему события вокруг меня так неожиданно принимают плохой оборот. Хотя, плохой ли? Может быть, и нет. И вот это самое худшее: я не могу определиться со своими делами.
Мои размышления прерывают доносящиеся из холла звуки. Смех Молли и низкий мужской голос.
