— Дорогуша, вы ведь знакомы с Джерардом Логаном?
— Э-э… да, разумеется.
— Так вот, Джерард сделал это ожерелье — сказочное, просто сказочное! Вам непременно следует на него посмотреть — это тут рядом, в банке…
Все присутствующие поглядели на часы. Банк закрылся за пять минут до того. Мэриголд приуныла. Она в своем воодушевлении не замечала хода времени.
Я скромно предложил мистеру Трабшоу посмотреть другие сделанные мною вещи, чтобы его поездка оказалась не совсем уж напрасной.
— Ну что вы, дорогуша! В ожерелье больше золота, а ведь это должен быть золотой приз…
Однако Кеннет Трабшоу все же отправился в галерею — скорее из вежливости, чем потому, что ему действительно было интересно. Однако, сделав несколько шагов, он, к большому моему облегчению, замер на месте, потом подошел к крыльям Кэтрин и остановился перед ними.
— А сколько стоит эта вещь? — спросил он. — Тут нет ценника.
— Эта вещь продана, — ответил я. Мои помощники ужасно удивились.
— Жаль, жаль, — заметил Трабшоу.
— Золота маловато, — пожаловалась Мэриголд.
Я кашлянул.
— Однажды я сделал лошадь, берущую барьер, — сообщил я. — Барьер был золотой, и копыта лошади тоже. Сама лошадь была хрустальная, а земля, основание статуэтки, — из черного стекла с золотыми крапинками.
— А где она теперь? — спросил Кеннет.
— В Дубае.
Он улыбнулся.
— Так как же насчет ожерелья? — настойчиво осведомилась Мэриголд.
Однако дорогуша Кеннет мягко успокоил ее:
— Я приеду на него посмотреть завтра. Однако у этого молодого человека есть и кое-что еще, кроме ожерелья. Вот, к примеру, эти крылья…
Он еще постоял перед ними, склонив голову набок. Потом спросил:
— А не могли бы вы сделать копию? Раз уж эта вещь продана?
— Видите ли, продавая вещь, я даю гарантию, что это — единственный экземпляр, — пояснил я. К тому же я не был уверен, что смогу воспроизвести эти крылья, даже если захочу. Этот великолепный разлет родился откуда-то из глубин подсознания. Я даже не делал записей.
Тогда Трабшоу спросил, не смогу ли я изготовить приз в память Мартина Стакли.
— Я мог бы сделать прыгающую лошадь с золотыми прожилками, — сказал я. — Лошадь, достойную Челтнема.
— Тогда я заеду завтра, — сказал председатель комиссии по призам, крепко обнял Мэриголд на прощание и отбыл.
Мэриголд заранее договорилась со своей дочерью, что привезет меня к ней. Я сел в машину, ведомую Уортингтоном. К дому Стакли мы прибыли одновременно с Прайамом Джоунзом, который теперь водил машину очень аккуратно — берег дорогие шины, которые купил вместо тех, что загубил перед Новым годом. Бомбошка рассказывала, что Прайам в конце концов решил не судиться с муниципалитетом из-за того, что поселковые власти за ночь установили «лежачего полицейского» с шипами. Он нашел себе нового врага. Теперь этим врагом был Ллойд Бакстер, который забрал своих лошадей, включая Таллахасси, и перевел к другому тренеру, живущему на севере, поближе к своему собственному дому.
Бомбошка, похоже, обрадовалась гостям. Я попросил ее дать мне возможность потолковать наедине с Джоунзом, и Бомбошка устроила это. Прайам Джоунз был последним из тупиков, в котором мог обнаружиться выход.
— Бомбошка пригласила меня на ужин! — торжественно объявил Джоунз.
— Чудесно! — задушевно сказал я. — Меня тоже.
Судя по выражению лица Прайама, он вовсе не жаждал очутиться со мною за одним столом. А тут еще Бомбошка утащила свою матушку смотреть гардероб и на прощание бросила через плечо:
— Джерард, вы не будете так любезны налить Прайаму рюмочку? Вроде бы в буфете есть все, что нужно.
Скорбь по Мартину засела в Бомбошке, как якорь, удерживающий корабль и не позволяющий ему болтаться по воле волн. Она понемногу приучала детей к послушанию и вообще привыкала распоряжаться хозяйством. Когда я просил ее пригласить Прайама поужинать, я даже не предполагал, что ей удастся так искусно спихнуть его на меня.
Тут из дома хлынули ребята. Для разнообразия они поздоровались, назвав меня «дядя Джерард», а Прайама — «сэр». Потом они окружили Уортингтона и утащили его в гараж играть в жмурки. Мы с Прайамом остались одни, и я повел его через дом в Мартиново «логово». Здесь я взял на себя обязанности хозяина и уговорил Прайама рассказать, как поживают его остальные лошади — я знал из газет, что одна из них выиграла скачку.
Прайам всегда был не прочь похвастаться. Сейчас он принялся объяснять, почему никто, кроме него, не мог бы привести эту лошадь к победе. Он заявил, что лучше всех знает, как подготовить лошадь к данной конкретной скачке.
Прайам пригладил жидкие седые волосы, сквозь которые просвечивал розовый череп, и снисходительно признал, что Мартин, конечно, тоже отчасти содействовал его успехам.
Он расположился на диване и прихлебывал виски, сильно разведенное содовой. Я сидел в кресле Мартина и перебирал мелочи, лежавшие на столе. Я вспомнил, как Прайам внезапно разрыдался в Челтнеме, и не в первый раз задумался о том, действительно ли Прайам настолько уверен в себе. Возможно, если удастся докопаться до какого-то глубинного уровня, могут всплыть кое-какие истины — и на этот раз обойдется без шлангов.
— Кстати, — спросил я как бы между прочим, — а вы хорошо знаете Эдди Пэйна? Ну, бывшего помощника Мартина?
Прайам удивился:
— Ну, не то чтобы мы были близко знакомы — если вы это имеете в виду, — но временами мне приходится ему сообщать, в каких цветах будут выступать жокеи, так что да, я с ним иногда разговариваю.
— И с Розой тоже?
— С кем, с кем?
— Ну, с дочерью Эдди Пэйна. Вы ее знаете?
— А почему вы спрашиваете?
Прайам, похоже, был озадачен, но на вопрос не ответил. Я подумал, что под черными масками прятались Эдди и его дочь — но не мог ли Прайам быть тем самым недостающим Номером Четвертым?
Я с признательностью сказал:
— Как любезно было с вашей стороны привезти обратно в Бродвей кассету, которую я так неосторожно забыл в кармане плаща в машине Мартина! Помните, в тот злосчастный день, когда он погиб? А ведь я так и не поблагодарил вас как следует. — Я помолчал, потом добавил так, будто вторая мысль была никак не связана с первой: — А знаете, ходят дурацкие слухи, будто бы вы подменили кассету. Будто бы вы взяли ту, что была в кармане плаща, и положили взамен другую.
— Чушь собачья!
Я улыбнулся и кивнул:
— Конечно, конечно. Я вполне уверен, что вы привезли в Бродвей ту самую кассету, которую я получил в Челтнеме.
— То-то же! — Прайам явно испытал облегчение. — А зачем тогда вообще упоминать об этом?
— Потому что в «логове» Мартина — вот в этой самой комнате — кассеты валялись повсюду. Вы могли сунуть кассету, которую я забыл в машине, в магнитофон Мартина — из чистого любопытства, посмотреть, что на ней. И то, что было на кассете, оказалось таким скучным и непонятным, что вы снова завернули ее в бумагу, заклеили сверток и отвезли его мне в Бродвей.
