Вите», «Сестре Фаине», «Бабушке». И вот это, без названия:
Девушка Света готова была автору за эти стихи отдаться, но автор догадался об этом лишь несколько лет спустя. Так или иначе, стихотворение Свете понравилось, особенно вторая строфа:
– Гениально! – вздыхала Света и, заглядывая стихотворцу в лицо, вопрошала, не тяжело ли ему жить с таким непомерным талантом. На что вопрошаемый интересничал и отвечал, что, конечно же, тяжело, но от своей планиды разве же убежишь.
Сейчас, перечтя содержимое тетрадки, автор пришел в большое уныние. То, что называл он стихами, ему не нравилось, и так стыдно было кому-то это показывать, что быстро наросло и созрело желание отказаться от своего намерения и бежать назад, в Керчь.
Но…
Он же не просто из дома вышел в сторону Литинститута, по дороге передумал и повернул обратно, а приперся черт-те откуда, сжег за собой мосты, никакого пути назад не оставив.
Решил немного дело поправить. Один, самый слабый стишок вырвал, другой, сочиненный тут же, вписал.
– Вы, молодой человек, если я не ошибаюсь, стихи пишете? – услышал он голос, булькающий, как из колодца.
Молодой человек, скрывая досаду, покосился на голос. Пожилой, лет сорока пяти (никак не менее), упитанный гражданин, в очках с тонкой оправой смотрел на него, приветливо улыбаясь.
– Для печати пишете или просто так, для души?
– Для души, – буркнул молодой человек, чтобы отвязаться.
– Взглянуть не позволите?
– А зачем?
– Затем, что я мог бы быть вам, очевидно, полезен.
Чем неожиданный благодетель мог бы быть полезен, наш стихотворец спросить постеснялся, но предположил, что – а вдруг – это редактор, критик или, может быть, даже какой-нибудь знаменитый поэт. Сейчас почитает стихи, прослезится, пожмет руку и на первом томе своего полного собрания сочинений выведет: «Победителю-ученику от побежденного учителя» или что-нибудь вроде этого.
Хотя, конечно… Конечно, вряд ли… Но все-таки…
Стихотворец загнул тетрадь так, чтобы легко доступным осталось лишь только что испеченное, и протянул ее в любопытные руки.
Память автора не сохранила это сочинение в полном объеме, только последнее четверостишие вспоминается, да и то благодаря тому случайному ценителю, встреченному под башмаками Александра Сергеевича.
Ценитель читал стихотворение, беззвучно шевеля толстыми губами, а запомненное четверостишие прочел вслух, булькая, гнусавя и испытывая трудности в произнесении всех шипящих:
– «Мечты, мечты… И я мечтаю робко при свете затухаюшчего дня, что, может быть, нехоженая тропка ешчо осталась где-то для меня». – Он вздохнул, поднял очки на лоб, посмотрел на начинающего автора и сказал:
– Нет, это не то.
Потом подумал и решил свое суждение детализировать:
– То, что вы пишете, молодой человек, есть настояшчая и сушчая чепуха.
Молодой человек и сам думал примерно так же, но столь прямое суждение его покоробило.
– Почему ж это чепуха? – спросил он сердито.
– Потому что чепуха! Потому что все содержание этого вашего, с позволения сказать, стихотворения стоит три копейки, а если сказать точнее, то две с половиной. Кроме того, я вам должен сказать откровенно (тут голос его посуровел): это стихи не наши.
– Не ваши? – переспросил молодой человек удивленно.
– Не наши, – повторил тот очень серьезно. – Судите сами. Почему вы пишете о затухаюшчем дне, когда можно сказать, что солнце нашего дня находится на пути к зениту? Вы понимаете, что я имею в виду? И почему ваш лирический герой, проявляя не свойственную нашему человеку склонность к индивидуализму, ишчет для себя какие-то, понимаете ли, отдельные, побочные тропки? Почему он не хочет идти по широкой магистральной дороге вместе со всем нашим народом? Почему? Вы откуда приехали? Из Крыма? Вот и возврашчайтесь к себе в Крым. Можете там вырашчивать виноград или картошку или заниматься чем-то ешчо, но писать стихи… Нет, нет, молодой человек, поверьте мне, это совсем не для вас. Впрочем, давайте разберем, что вы написали ешчо.
Он вознамерился читать дальше, но молодой человек схватился за тетрадь:
– Отдайте!
– Ну почему же? Я же хочу вам помочь разобраться.
– Не надо! – Неблагодарный, он вырвал тетрадь, встал и поспешно удалился.
Тайны бога непостижимы
После операции у писателя был спор со швестер Моникой, уверявшей его в безусловной доказанности потустороннего мира. Моника ссылалась на книгу «Жизнь после жизни» и другие свидетельства переживших
