решила, что каждый человек, присланный вербовщиками, должен для начала отлежать недельку в лазарете. Это называлось психическая атака – меня исколошматили до состояния отбивной, а потом дали пять минут: обосраться, передумать всё, что можно, и просчитать дальнейшие варианты своей судьбы – исходя из всего списка моих прегрешений.
– Ну? Что скажешь? – сказал Номер Два и закурил.
– Не знаю, – печально ответила я, разглядывая пол.
– А знать кто будет? – риторически спросил он.
– Тоже не знаю, – я шмыгнула и вытерла рукавом нос. – А хоть про что?
– Про правду, родная, – выдал он и отечески улыбнулся во всю челюсть.
Я примерно представила, на сколько тянет правда, и поняла, что в качестве психической атаки меня не сломил бы даже полк матросов на зебрах.
– Чьих рук дело, – он вынул бланк протокола, ручку и разложил всё это хозяйство на облезлом столе. – Что-нибудь нежное и ласковое роди уже, не томи. И гуляй на все четыре.
– Да я разве знаю? – сказала я, и глаза у меня были ну такие ясные, что – вот честно – пожалела, что зеркала у них тут явно не предусмотрено уставом.
Номер Два вздохнул и отложил ручку.
– Не знаешь, стало быть, – грустно сказал он. – Эх, родная, тоскливо с тобой – ничего-то ты не знаешь, и знать не хочешь. Да?
Я так завертела башкой, что чуть не навернулась со стула.
– Наркотики? Алкоголь? Мужчины? – монотонно вопрошал он и смотрел в окно. Наверное, по ходу дела выявлялись мои пристрастия – а следом навертелось бы что-нибудь ещё, – если бы от меня прозвучало ещё хоть одно слово, кроме 'нет'.
Я, как заведённая, твердила 'нет' – и тоже смотрела в проклятущее окно, мечтая, чтоб резко случилось светопреставление, и я бы выломилась отсюда, хоть бы даже мир в эту минуту снова обретал вид первобытного хаоса.
– Женщины? – подумав, спросил он.
– Да вы что? – возмутилась я. – Непотребством всяким не занимаюсь.
– Ну, чем ты занимаешься, и дурак бы догадался, – сказал Номер Раз и шваркнул окурок мне под ноги. – И про непотребства кому-нибудь ещё байки травить будешь. Чем ты ещё заниматься-то можешь?
Я хотела уж было напрячься, как вдруг до меня дошло, в чём прикол. Сначала мне стало обидно, что меня приняли за шлюху с ближайшего угла, но я тут же решила, что уж лучше побуду в образе шлюхи, если им так нравится, нежели начну в скором времени считать деревья в тайге или белых медведей.
– Ну да, – покорно сказала я. – Есть такое дело.
Но тут же оказалось, что роль шлюхи имеет свои издержки. После всей этой канители я поняла, что занятия круче просто нет. Эти уроды в подкованных железом ботинках пребывали в святой уверенности, что мы – то есть, они – знают всё. Кто кому прострелил башку, кто торгует наркотой и всё остальное, чем требовалось пополнять сводки происшествий. А потом повышать раскрываемость. Выбивая информацию способами, не совместимыми с жизнью.
Чёрт подери! Не могла же я давать показания на саму себя?! Даже если бы я захотела, то до раздвоения личности мне было ещё далеко.
– Ну, вот видишь! – обрадовался коп. – Уже веселее. Ну, отвечай давай.
– Что? – тупо спросила я.
– Как что? – оторопел Номер Два. – Чьих ручонок шаловливых дело? Крендель в гробу, нашпигованный цианидом. Так понятнее?
– Не знаю, – робко сказала я и от смущения шаркнула ножкой.
– Не знаешь что? Понятнее или непонятнее? – спросил Номер Раз из своего угла, зевнул и подгрёб поближе к столу.
– Господин полицейский… – начала я.
– Так. Уже лучше. Ну, так кто парня кончил и за что? – весело спросил он.
– Господин полицейский. Мне в детстве на голову горшок с геранью упал, – закончила я, ожидая, что он тут же даст мне в челюсть, и всё завертится по новой.
– Ага, – задумчиво сказал он, и я почувствовала, что второй этап допроса на этом 'ага' и закончится.
– Лапку дай, – он поманил меня пальцем.
Я протянула руку.
– Ничего так пальчики. Нежные, – сказал он, проделывая этот фортель с карандашом.
В чём прикол, я узнала через секунду.
– Были, – сказал он и со всей дури врезал мне по руке.
Кажется, у меня в башке сработало какое-то реле. Сколько я орала, я не помнила – но зато я не чувствовала в это время ни боли, ни страха. Ни своей руки.
Оказалось, самое страшное было вытерпеть следующий час, во время которого я просто сидела на стуле и молчала, – потому, что больше всего мне хотелось с крейсерской скоростью ломиться к ближайшему холодильнику и сунуть туда руку. А, может быть, не только руку, а всю себя целиком.
А потом этот час прошёл, мне отвесили символический пинок под зад, – и я полетела искать лёд, врача, морфий, цианистый калий, или верёвку с мылом – кого угодно и что угодно. Точнее, это только так казалось, что полетела – на самом деле я еле шла, придерживая левую руку правой и гадая, сколько пальцев мне сломали.
Ни одного. Я просто несколько дней обнималась с ведром, полным ледяной воды, и только тем и занималась, что смотрела в окно. У меня был непредвиденный отпуск.
На вторые сутки, когда я уже маленько заскучала, в окне появился Ник. Увидев наш с ведром невесёлый тандем, он замер, а через минуту в двери загремел ключ.
– Хм… – сказал он. – Это то, что я думаю?
– Я не знаю, что ты думаешь, – флегматично сказала я. – Может быть, что-нибудь эдакое, за что тебе надо надавать по чайнику?
– Если начались приколы, то всё не так плохо, – разумно предположил он.
– Кому как, – ответила я.
В принципе, на него было не за что злиться. Я могла, наверное, при желании стать воспитателем в детском саду или заниматься какой-нибудь подобной шнягой, и в своей жизни мне надо было винить только себя.
– Что с рукой? – всё-таки спросил Ник.
– Два часа в обществе зелёной стены, решётки и двух ретивых деятелей, которые знают классную шутку с карандашом.
– Слушай, я не специально посоветовал тебе отправиться на чёртовы похороны, – виновато сказал Ник.
– Конечно, не специально, – подтвердила я. – Ведь ты не говорил что-то там про меня, так? Ты ги-по- те-ти-чес-ки говорил про того, кто провернул то дело.
Ник на секунду замер, вникая в то, что я сказала, а потом усмехнулся.
– Ну да, – согласился он.
– Вода, – жалобно сказала я в рифму, показывая глазами на ведро.
Ведро слегка нагрелось. Ник аккуратно снял его с моей руки и через секунду уже загрохотал в ванной.
Ни ему, ни мне не надо было намекать дважды…
А мой подвал единственный раз в жизни казался мне тогда самым чумовым местом на свете – потому, что он был холодным, как погреб…
– Оттуда, – мрачно повторила я и резко опустила руку вниз. Что-то часто я стала думать про то, что было не разбери поймёшь, когда. Зато у меня имелась очередная байка для следующего письма. Чёрт подери, если так пойдёт дальше, мои каракули можно будет собрать в стопку и напечатать книжку – если кто-то, конечно, станет читать такую муть.
