был злостный коктейль алкоголя и синтетической морфы. По идее сюда мог зайти любой сосед, кум или продавец из ближайшей лавчонки, и, как-нибудь исхитрившись, позвонить. Было необязательно разговаривать – могла существовать договорённость на сигнал одним прозвоном – а это заняло бы от силы десять секунд, например, пока жирный урод таскался поссать. Это и требовалось выяснить. И я даже, кажется, уже знала, как заставить его захлопнуть пасть, а потом с моей помощью хорошенько подумать и выдать что-нибудь членораздельное.
– Пасть закрой, – приказала я и добавила весомый аргумент в виде удара ребром ладони ему по горлу. Человек-мяч захлебнулся, и визг сменился хриплым бульканьем.
– Послушай, Джонсон, – начала я. И вдруг подумала, что до сих пор не знаю её имени. Или не помню.
– Ну? – нетерпеливо спросила она.
– Слушай-ка, а как тебя зовут? – поинтересовалась я.
Сначала она вытаращилась на меня так, будто у меня выросла вторая голова, или на этой единственной появились рога.
– Не боись, это не прикол, – подбодрила я. – Просто интересно.
– Ники, – неохотно сказала Джонсон. – Но потом эту самую Ники переделали в Никсу – и то лучше.
– Пожалуй, – согласилась я.
Надо же. Наверное, это была судьба – что и люди вокруг меня попадались с именами, похожими, как две капли воды. Просто в тот момент я снова вспомнила о тех, кто остался навсегда там, у этого посёлка без названия на въезде – и подумала, что и нас могут уложить, и мы больше не встанем, – а я даже не буду знать её имени… 'Но ты прекрасно знаешь, что я всё равно встану и пойду. И ты встанешь и пойдёшь', – когда-то сказал мне Ник – когда вопрос встать или не встать зависел только от меня, а не от всех этих 7.62, 14.5 и прочих грёбаных цифр. Это был всего лишь вчерашний день. Я встала и пошла, а десять человек, делившие со мной хлеб, работу и крышу над головой – нет.
– Только не вздумай при всех называть меня по имени, – грозно предупредила Джонсон. – К чертям. Никаких имён.
– Не вопрос, – заверила я. – А сейчас я испробую на подследственном одну фишку. Учись: старая полицейская разводка.
– А подействует? – спросила Джонсон.
– Не прокатит – повторим, – успокоила я.
– На кой чёрт тебе это надо? – с сомнением сказала она, стоя с монтировкой в руках и кровожадно косясь на клиента.
– Потому что, Джонсон! – Чёрт подери! Я хотела достать эту гниду, кем бы он или она ни была, я хотела раскатать эту сволоту по стене – по-моему, я никогда ещё не хотела убить кого-то так сильно. Это была уже не работа, и не часть контракта за золотишко в банке нейтральной страны: этот кто-то был мой личный враг.
Психическая атака удалась, теперь мы приступали ко второму этапу.
– Джонсон, ты давно последний раз была в цирке? – начала я издалека.
– Вообще не была, – буркнула она.
– Прекрасно. Восполним пробел в твоём воспитании, – с этими словами я подошла к толстяку и схватила его за предплечье. Он снова заверещал, как заяц в капкане, но я дёрнула его за руку с такой силой, что пижама затрещала по швам. Он взбрыкнул, стол отъехал назад и завалился на бок.
– Стол поставь, – отдуваясь, крикнула я Джонсон, стараясь перекрыть визг, который переходил в ультразвук – знаете, как эти новые машинки в кабинетах у дантистов. Их вроде и не слышно, а иной раз челюсть сведёт не оттого, что ты пришлёпал сюда лечить острую боль, а потому что этот звук ввинчивается в мозги, как сверло.
Стол был на месте, и теперь я прижимала к нему чужую потную руку с такой силой, будто от этого зависела моя жизнь.
– Сейчас я покажу тебе фокус, – пыхтя, сказала я Джонсон, беря карандаш и продевая его у толстяка между пальцев – один палец сверху, один снизу, потом опять – сверху, потом опять – снизу. Ладонь с пальцами была похожа на связку сарделек. То есть, нет. На связку мокрых варёных сарделек, которые вдобавок умеют ещё и горлопанить.
– Пристегните ремни и заткните уши. Фокус называется 'Аттракцион невиданной разговорчивости', – пояснила я – и со всей дури врезала кулаком по этой его мокрой руке.
Конечно, я знала, что он заорёт. Но я понятия не имела, что он ТАК заорёт. Внутри ходиков, которые мирно тикали себе на стене, звякнула пружина, гиря в виде шишки опустилась на метр ниже, с потолка посыпалась извёстка, а Джонсон тут же схватилась за уши, будто они могли в любой момент отвалиться, и потому их надо было покрепче прижать к башке.
Толстяк закончил изображать сирену – теперь он просто лежал на полу и стонал, зажмурившись и изо всех сил сжимая левую руку правой.
– Ни фига себе, – слегка ошарашено сказала Джонсон. – Это что?
– Я же сказала: аттракцион невиданной разговорчивости, – я прислушалась – недоделанный мэр на полу уже не просто стонал. Из него в перерывах между стонами, слезами и иканием выскакивали какие-то слова.
– Может, поделишься богатым опытом допросов, а, Ковальчик? Ну, и откуда ты это знаешь? – озадаченно спросила Джонсон. – Гляди-ка, никак сработало?
– Оттуда, – я посмотрела на свою левую руку и сжала пальцы в кулак.
Я знала это оттуда же – только тогда я валялась на грязном полу, пытаясь увернуться от двух дюжих полицейских, которые задались целью во что бы то ни стало как следует познакомить меня со своими ботинками. Ботинки были тяжёлые. Орала я громко – но в основном для показухи. Когда дело касается путёвки в жизнь сроком на несколько лет, да ещё в санаторий где-нибудь поблизости от самой жопы земного шара, кто угодно сдуркует так, что и бывалый вояка от жалости пустит слезу.
Прослезилась бы даже могильная плита, сделанная из гранита. Только не эти козлы.
Вся канитель началась с похорон моего клиента, на которые я притащилась чмокнуть его в напудренный лобик и помахать на прощание ручкой.
– Только идиот попрётся провожать в дальнюю дорогу чела, которого он же и спровадил на тот свет, – невзначай сказал Ник. Я скромно промолчала, а потом отправилась на кладбище: если у кого-то имелись подозрения, после мероприятия этот кто-то мог идти курить в сторонке.
Гомонили скорбящие, где-то недалеко шумела автострада, как вдруг из этой самой сторонки ко мне подвалил некто, сунул в нос полицейский значок и настойчиво попросил незамедлительно составить ему компанию в специально отведённом для этого месте. Так я оказалась здесь – и через пять минут из меня уже принялись вытрясать душу.
– Поднимайся, ты. Как тебя? Слышь, нет? – наконец, сказал полицейский Номер Раз, утирая со лба трудовой пот.
Я с трудом встала на колени, собираясь сжать зубы и подняться. Единственное, чего мне сейчас хотелось – это отловить Ника и запихнуть в свою шкуру, на которой, по ходу пьесы, в данный момент проводили эксперимент по выживанию.
– Мордой к стене, ну! – кто-то из них отвесил мне смачный пинок. Я по инерции влетела в стену, покрашенную до середины в зелёный цвет – то ли так было положено, то ли кто-то зажал половину краски. У стены оставалось только одно преимущество, чему весьма порадовались мои синяки: она была холодная, как кусок льда. Я скосила глаза и огляделась: стол – одна штука, стул – две штуки, сейф около стены и решётка, которая когда-то была белой, а теперь наполовину облезла, точно краску с неё специально соскабливали ножом.
Только я прижалась к стене всем телом, да что там – всей душой, с меня чуть не с мясом содрали браслеты и развернули мордой к народу.
– На стульчик присядь, голуба, – сказал Номер Два. – Поговорим.
Это был способ, который сто пудов порадовал бы Берц, если бы она вдруг поехала чердаком и
