– Черно-белую?
– Если повезет.
– А откуда вы возьмете синий свет?
– А вот это уже из лекции, – сказал я. – Хотите посмотреть последний заезд?
Он снова стал подергивать локтями, попытался постоять на одной ножке и опять начал было, запинаясь, нести чепуху – все сразу. Как я понял, из-за того, что приходилось примирять адвокатское мышление с оправданием азартных игр.
Однако я был несправедлив к нему. Когда мы с трибуны смотрели на старт последнего заезда, он сказал:
– Я… ну… на самом деле… ну… смотрел сегодня, как вы скачете.
– Да?
– Я подумал… ну, что это может быть познавательно.
– И как, вас захватило?
– Честно говоря, – сказал он, – скорее вас, а не меня.
По дороге в Сент-Олбанс он рассказал мне о своих изысканиях насчет телекомпании.
– Я попросил их показать мне счета, как вы предлагали, и спросил, не могут ли они меня свести с кем- нибудь, кто работал над тем фильмом в Пайн-Вудз-Лодж. Между прочим, это просто постановка. Съемочная группа пробыла там только шесть недель.
– Не слишком многообещающе, – сказал я.
– Да. Короче, они рассказали мне, где искать режиссера. Он все еще работает на телевидении. Очень мрачный и унылый тип с вислыми усами, все время ворчит. Он сидел у обочины дороги на Стритхэм и смотрел на митинг электриков, который они устраивали перед стачкой, а потому отказались освещать сцену, что он планировал заснять на церковной паперти. И настроение у него было гадостным в буквальном смысле слова.
– Представляю.
– Боюсь, – с сожалением сказал Джереми, – что он мало чем оказался полезен нам. Тринадцать лет назад? Какого черта ему вспоминать какую-то паршивую девчонку с ее паршивым отродьем? И еще всякого такого наговорил. Единственной положительной вещью, которую он сказал, было то, что, если бы он руководил там, никаких левых типов вокруг Пайн-Вудз-Лодж не было бы. Он терпеть не может, чтобы кто- нибудь левый шатался поблизости, когда он работает, и не буду ли я любезен убраться отсюда к черту.
– Жаль.
– После этого я выловил одного из ведущих актеров той постановки, который временно работает в художественной галерее, и получил примерно тот же ответ. Тринадцать лет? Девушка с ребенком? Никаких воспоминаний.
Я вздохнул.
– Я очень надеялся на телевизионщиков.
– Я могу продолжить, – сказал Джереми. – Их нетрудно найти. Чтобы найти этого актера, я просто позвонил нескольким агентам.
– На самом деле, это уж вам решать.
– Думаю, я смог бы.
– Сколько пробыли там музыканты? – спросил я.
Джереми выудил уже довольно потрепанный листок бумаги и сверился с ним.
– Три месяца плюс-минус неделя.
– А после них?
– Религиозные фанатики. – Он скривился. – Думаю, ваша мать не была религиозна?
– Нехристь она была.
– Это все было так давно.
– М-м, – сказал я. – Почему бы нам не попробовать что-нибудь еще? Почему не опубликовать снимок Аманды в «Коне и Псе» и не спросить, не опознает ли кто конюшню. Такие сооружения, наверное, до сих пор стоят и выглядят как тогда.
– А разве достаточно большая фотография не будет слишком дорого стоить?
– По сравнению с частными детективами – нет, – подумал я. – Думаю, «Конь и Пес» берет деньги за место, а не за то, что вы там расположите. Фото стоит не больше, чем слова. Стало быть, я смогу сделать хороший и резкий черно-белый снимок Аманды… по крайней мере, посмотрим.
Он вздохнул.
– Ладно. Но я вижу, что окончательные затраты на этот розыск превысят наследство.
Я глянул на него.
– А насколько богата… моя бабка?
– Насколько я знаю, она, может, и разорилась. Она невероятно скрытна. Наверное, у ее бухгалтера есть на этот счет какие-нибудь идеи, но он делает из скряги сентиментальную личность.
