Я сказал, что заберу ее часов в восемь. Саманта сказала «хорошо» и спросила, как идут поиски Аманды, и я неожиданно для себя разговорился с ней так, будто знал ее всю жизнь. Но ведь так и было на самом-то деле.
Я поехал в Лондон в офис «Коня и Пса» и договорился с редактором, чтобы он напечатал фотографию Аманды с надписью: «Где эта конюшня? Десять фунтов первому – особенно первому ребенку, – кто сможет сообщить об этом Филипу Нору».
– Ребенку? – сказал редактор, подняв брови и записывая мой номер. – Они что, читают эту газету?
– Их мамаши читают.
– Ненадежный источник.
Разглядывая снимки из папки с портретами людей на скачках, он сказал, что они начинают публиковать серию типажей, и ему нужны новые снимки, которые еще нигде не публиковались, и что он может использовать кое-какие мои, если я пожелаю.
– Что же… ладно.
– Плата обычная, – небрежно сказал он, и я сказал – хорошо. Только потом, после небольшой паузы я спросил его, какова эта самая обычная плата. Даже сам вопрос, показалось мне, приблизил меня на шаг не только к заботе собственно о фотографиях, но и о доходе. Обычные расценки были обязательством. Обычные расценки обозначали, что меня приняли в этот круг. Меня это вывело из равновесия. Тем не менее я согласился.
Когда я приехал за Клэр, Саманты дома не было.
– Зайдите сначала выпить, – сказала Клэр, широко распахивая дверь. – Такой паршивый вечер…
Я вошел в дом, спрятавшись от ветра и холодного ноябрьского дождя, и мы пошли не вниз по лестнице на кухню, а в длинную, слабо подсвеченную гостиную на первом этаже, которая тянулась от фасада до задней стены дома. Я огляделся, полюбовался на уютную обстановку, но чувства узнавания не возникло.
– Вы помните эту комнату? – сказала Клэр.
Я покачал головой.
– Где ванная? – спросила она.
– Вверх по лестнице, направо, голубая… – немедленно ответил я.
Она рассмеялась.
– Прямо из подсознания.
– Это так странно.
В углу стоял телевизор, по которому шла программа с какими-то «говорящими головами», и Клэр выключила его.
– Если вы смотрите, то не надо, – сказал я.
– Да просто очередная лекция против наркотиков. Все эти разглагольствующие так называемые эксперты. Как насчет выпить? Чего бы вы хотели? Тут есть кое-какое вино… – Она вынула открытую бутылку белого бургундского, так что мы остановились на ней.
– Какой-то напыщенный тип тут говорил, – сказала она, разливая вино, – что одна из пяти женщин принимает транквилизаторы, а среди мужчин – только один из десяти. Намекает, что бедняжки настолько не приспособлены к жизни, эти хрупкие лапочки! – Она протянула мне бокал. – Прямо смешно.
– Неужели?
Она усмехнулась.
– Полагаю, что этим докторам, что раздают рекомендации, не приходит в голову, что эти хрупкие существа подмешивают эти транквилизаторы в обед мужьям, когда те приходят с работы.
Я рассмеялся.
– Да, – сказала она. – Те, кто замужем за грубыми ублюдками, что бьют их, и те, что не любят слишком много секса… они подмешивают милый безвкусный порошочек этим хамам в мясо с двойным овощным гарниром и спокойно живут.
– Это блестящая теория.
– Это факт, – сказала она.
Мы сидели в бархатных синих креслах и потягивали холодное вино. Она была в шелковой алой рубашке и черных брюках, ярким пятном выделяясь на фоне приглушенных цветов комнаты. Девушка, рожденная делать позитивные заявления. Девушка решительная, уверенная и полная внутренней силы. Вовсе не похожа на мягких нетребовательных девушек, которых я иногда приводил к себе домой.
– Я видела, как вы скакали в субботу, – сказала она. – По телевизору.
– Я не думал, что вас это интересует.
– Конечно, интересует, раз уж я увидела ваши снимки. – Она отпила глоток. – И все же вы рискуете.
– Не всегда так, как в субботу.
Она спросила, почему нет, и, к собственному удивлению, я рассказал ей.
– Господи, – возмущенно сказала она, – это же несправедливо.
– Жизнь вообще штука несправедливая. Слишком тяжелая.
