ног. Я стоял на ветру и ждал, когда уляжется в душе буря. На душе становилось все легче и легче. Я буквально освободился. Вышел из пожизненного заключения. «Ну и скотина же ты, Джереми», – думал я, сбросив с души всю эту тяжесть.
Позвонила Клэр.
– Он в порядке, – сказал я. – Очнулся.
– Слава богу.
– Можно попросить тебя об услуге? – спросил я. – Могу я перекантоваться у Саманты пару дней?
– Как в старые времена?
– До субботы.
Она подавила смешок и сказала – почему бы и нет, и спросила, когда я приеду.
– Сегодня вечером, – сказал я. – Если можно.
– Мы будем ждать тебя к ужину.
Гарольд хотел знать, когда я, на мой взгляд, буду готов к скачкам.
– Я хотел бы пройти курс физиотерапии в клинике для пострадавших жокеев в Лондоне, – сказал я. – К субботе буду в порядке.
– По виду не скажешь.
– Через четыре дня буду готов.
– Ну, смотри тогда.
Я определенно не был в состоянии сесть сейчас за руль, но спать в коттедже одному улыбалось мне еще меньше. Я взял минимум вещей, забрал с кухни коробку Джорджа и отправился в Чизик, где, несмотря на темные очки, мой вид вызвал ужас. Черные синяки, швы на ранах, трехдневная щетина. Красавчик, нечего сказать.
– Еще хуже стало, – сказала Клэр, присмотревшись.
– С виду хуже, а чувствую себя лучше.
«Хорошо, – подумал я, – что они остального не видят. У меня весь живот почернел от последствий внутреннего кровоизлияния. Именно это, – заключил я, – и вызывало те самые судороги».
Саманта была встревожена.
– Клэр сказала, что кто-то страшно избил тебя… но я и подумать не могла…
– Смотрите, – сказал я, – я могу куда-нибудь еще пойти.
– Не дури. Садись. Ужин на столе.
Они мало говорили, может, ждали моего рассказа. Но я был не лучшим собеседником. Был еще слишком слаб. За кофе я спросил, не могу ли я позвонить в Суиндон.
– Насчет Джереми? – спросила Клэр.
Я кивнул.
– Я позвоню. Какой там номер?
Я сказал ей, она позвонила и спросила.
– Он все еще дышит через трубку, – сказала она, – но заметно улучшение.
– Если ты устал, – спокойно сказала Саманта, – иди ложись.
– Ладно…
Они обе поднялись по лестнице. Я автоматически, не раздумывая, пошел в маленькую спаленку рядом с ванной.
Они обе рассмеялись.
– Мы все думали, вспомнишь ли ты, – сказала Саманта.
Клэр ушла на работу, а я большую часть среды проспал в кресле-качалке на кухне. Саманта приходила и уходила – по утрам она работала, а днем отправлялась за покупками. Я в блаженном покое ждал, пока не вернутся силы духовные и телесные. «Какое счастье, – думал я, – что мне выпал такой денек, и я могу отлежаться».
В четверг я сходил в травматологическую клинику и принял две долгие электропроцедуры, сделал массаж и общую физиотерапию. На пятницу мне назначили еще две процедуры.
В четверг между процедурами я позвонил четырем фотографам и выяснил, что никто не знает, как перевести снимок на пластик или печатную бумагу. «Спроси еще кого, старик», – устало сказал один из них.
Когда я вернулся в Чизик, зимнее солнце уже низко висело над горизонтом, а на кухне Саманта мыла французское окно.
– Когда в них светит солнце, они всегда кажутся такими грязными, – сказала она, оттирая стекло тряпкой. – Извини, если тут холодно, но это ненадолго.
Я сел в плетеное кресло-качалку, глядя на струйку жидкости для мытья стекол, брызжущую из белой пластиковой бутыли. Она закончила с внешней стороной окон, зашла внутрь и закрыла створки, задвинув шпингалеты. Рядом с ней на столе стояла пластиковая бутыль.
