Я прошел вдоль набережной Арисугава, взобрался на холм. Начиная от германского посольства, вдоль дороги выстроились автомобили один дороже другого. Я свернул в переулок, прошагал еще немного – и вышел к японскому особняку, во дворе которого толпились люди. Вместе с двором этот особняк занимал столько же места, сколько моя многоэтажка.
Миновав ворота, я подошел к столику регистрации. Вручил конверт с памятным подношением,[20] выложил на стол визитку. И тут над моим ухом прозвучал укоризненный голос:
– А бантик-то у вас напечатанный!..
Я поднял голову. За столом регистрации выстроились пять девушек в униформе. В том числе и Мари Охара. Черный костюмчик, едва заметная улыбка.
– Конвертик небось в переходе купили?
– А что, из перехода уже не годится? – обиделся я. – Ну и манеры тут у вас на приеме!
Охара строго улыбнулась.
– Спасибо, что пришли, – сказала она уже так, чтобы все услышали.
– Благовония еще не зажигали?[21]
– Скоро. Сутры уже прочли.
Я кивнул и направился к дому.
В просторном садике, освещенном ритуальными светильниками, выстроилась изрядная очередь. На длинной доске, положенной у дверей дома, белела табличка: «Для обуви», а вдоль порога тянулась цепочка пластмассовых тапочек для гостей. В очереди у входа я заметил начальников высшего эшелона крупных компаний, чьи портреты так и мелькали в газетах.
Вскоре очередь пришла в движение. Когда подошел мой черед, я тоже разулся. Миновав прихожую, я очутился в просторном зале. Сразу напротив входа был установлен похоронный алтарь. Весь пол устилала белая ткань, точно скатерть на кухонном столе.
У входа в зал стоял Какисима. Каждому входящему он отвешивал низкий поклон. Увидев меня, он чуть заметно кивнул и лишь потом поклонился.
Цепочка людей с благовониями в руках постепенно продвигалась вперед. Президент Исидзаки тепло улыбался с фотографии на алтаре. Справа от алтаря на раскладных стульчиках сидели, насколько я понял, сын и невестка, брат Исидзаки с женой и президент «Продуктов Тайкэй» с супругой. Слева от алтаря – гендиректор Тадокоро и остальные члены совета. Кроме них, я не увидел ни одного знакомого лица.
Я поднес благовония, наскоро помолился и вышел.
За воротами дома я огляделся – и тут же заметил двух мужчин в черном. Они стояли по разные стороны улицы, неподвижные и едва различимые в темноте. Один курил сигарету. Они стояли, ничего не делая, и пристально изучали всех входящих и выходящих гостей. Что это за люди – сообразил бы даже ребенок. Стальной взгляд полицейского не перепутаешь ни с каким другим.
Я вернулся во двор. Молодые сотрудники, что встречали гостей на станции, уже примкнули к толпе коллег. Все ожидали каких-нибудь распоряжений. Но, кроме пяти девушек у столика регистрации, дел никому не нашлось, и народ бесцельно слонялся по двору. Я встал у крыльца, гадая, чем бы заняться.
Ко мне приблизилась чья-то тень, и я повернул голову. Томидзава. Второй человек в нашем отделе, которому предложили уволиться добровольно. Старше меня года на два или три.
– Господин Хориэ, – негромко обратился он ко мне. – Мои соболезнования. Вы уже поднесли благовония?
– Да.
– Н-да… Смелости вам не занимать.
– Это почему?
– Вообще-то, сотрудники нашего отдела еще ждут своей очереди… После родных и особо важных гостей. Хотя, конечно, жестких правил здесь не бывает…
– Ах да! – очнулся вдруг я. – Я и не подумал. Очень глупо с моей стороны.
– Да, кстати. Извините, что не ко времени… То, что вас снова берут на работу, уже решено?
Я покачал головой:
– Ничего подобного.
Он как-то судорожно вздохнул.
– Да… Нервы у вас что надо. А я сегодня в обед уже сбегал на биржу труда.
– Кажется, теперь это называют повеселее? «Здравствуй, новая жизнь» [22] или что-то вроде?
Он горько усмехнулся:
– Да как ни называй. Суть не меняется.
– Значит, все-таки решили уйти?
– Да нет… Просто так сходил. На всякий случай. Меня ведь, если что, даже в филиал переводить не станут.
– Это почему же?
– Потому что я
– Что, серьезно?
Томидзава снова вздохнул:
– В общем, Хориэ, я вам завидую… – пробормотал он куда-то вбок.
– Почему?
– Я вот тоже в своем доме живу. Конечно, не сравнить с президентским. Но кредит за него еще выплачивать и выплачивать. Трое детей. Старший еще школу не закончил…
Не договорив, Томидзава махнул рукой и отошел. Я хотел было окликнуть его, но раздумал. Возможно, стоило бы передать ему слова Какисимы. О том, что через каких-то полгода найти работу станет еще труднее. Но у меня не было таких полномочий. Томидзава решал за себя. К каким бы выводам его это ни приводило.
Поток посетителей все не кончался. Но узнавал я лишь тех, с кем работал, когда был менеджером, или же больших начальников, с которыми когда-то пересекался.
Через час очередь поредела и воздух стал прохладнее. Меня снова знобило. Перед глазами опять поплыло. Но я молча терпел и ждал.
Внезапно я почувствовал легкое оживление вокруг. Словно от самых ворот повеяло чем-то странным. Я обернулся – и увидел, как во двор входит пожилой человек. Лет под шестьдесят. Двубортный костюм с иголочки. Седые волосы аккуратно собраны в хвост на затылке.
Финдиректор Одзаки, стоявший у ворот, мгновенно согнулся в поклоне. В его поклоне не было фальши – одно лишь безграничное уважение. Старик прошел во двор, а его телохранитель в черном пиджаке встал рядом с Одзаки у выхода.
Новый гость отметился за столиком регистрации и неторопливой походкой направился к дому, глядя прямо перед собой. Подойдя к дверям, он остановился рядом со мной и начал снимать ботинки, делая это чуть медленнее, чем нужно. И негромко пробормотал:
– Привет, малой.
– Малых по списку не значится, – ответил я.
– Вот как? Ну что ж, извини… Давненько не виделись, Масаюки!
– Да уж, – сказал я.
Каждый из нас продолжал смотреть в свою сторону.
– Надеюсь, у тебя все нормально? Сейчас много людей, толком не поговорить… Но будет время – как-нибудь поболтаем?
– Времени не будет.
– Да-да, конечно. Я понимаю. Прости старика, сорвалось. Не серчай…
Не сказав больше ни слова, он сунул ноги в тапочки и растворился в доме.
Я обернулся к выходу. Парочка за воротами застыла, пристально изучая двор. Сейчас их глаза чуть не
