скрипнул зубами. — Если бы можно было вернуть моего Талгата! Ничего бы не надо! Все бы бросил. В чапане бы остался. С кетменем. Вот так, Тура. Я отбыл наказание и, думаю, на этот раз завязал окончательно.
— Сказать по правде, не очень-то я в это верю. — Тура отставил пиалу, Хамидулла тут же ее наполнил. — Ты снова будешь заниматься тем же. А я или другой будем тебя ловить. Это потребует наших нервов, жертв… Но до тех пер, пока здоровых людей приучают колоться, травят, спаивают — так будет.
— Это все началось, когда нас еще не было на свете!
— Сейчас я о другом. Пока ты сидел, здесь выросли новые люди, и ты, Хамидулла, для них — никто. Те, кто сегодня у тебя под носом занимаются коньяком, первые же и покончат с тобою… И кое-что о тебе уже известно. Ты ездил в Алмалык…
Насыров промолчал, подлил себе чаю. Подоткнул плотнее курпачи.
— … Наши интересы на время совпали. У нас общие враги. Они стреляют настоящими пулями. Подумай об этом. Сейчас меня интересует только это дело. Помоги мне. Я все сделаю тонко. А какой я опер — ты знаешь…
— Знаю. Ты ешь пока, не обижай хозяина, — Хамидулла подвинул миндаль, сласти и вкрадчиво начал свой разговор: — Пока я был там… э… на подкомандировке, я прочитал в журнале повесть. Во Франции, кажется, из полиции выгнали одного комиссара, и он свел дружбу с деловым человеком…
Хамидулла остановился, тяжело вздохнул. Он не учился в театральной школе, но мастерством пауз — их местом и продолжительностью — владел не хуже любого режиссера. Подтянул курпачи, положил поближе к Халматову.
— Обидели ни за что честного человека… Так вот… Начали они с малого — украли на почте два миллиона старых франков. Комиссар знал секрет отключения сигнализации…
Здесь Хамидулла воздвиг длительную паузу, чтобы дать возможность Туре отыграть свою роль.
— Тебе уже все известно? — спросил Тура.
— Ну, все знает один Аллах! А ко мне люди заходят иногда, сплетни доносят. Беда в том, что несчастье, случившееся с человеком, в первую очередь позорит его…
— Я понял.
— Поэтому я и сказал о комиссаре полиции. Тебе не дадут ничего сделать, — Насыров взял грецкий орех, раздавил в кулаке, хрустя начал есть. — Тебя самого посадят или убьют. Присоединяйся-ка ты лучше ко мне, как тот полицейский. Вдвоем мы в золоте будем купаться… И я позабочусь, чтобы тебе не перерезали глотку, как тому барашку.
— Нет, — покачал головой Тура, — каждого ведет его линия жизни.
— Линию можно подправить.
— Линию, но не человека. Ты деловой человек, я — опер. Поэтому я и пришел с предложением, которое тебе интересно. И учти: у меня мало времени…
— По-моему, сынок, ты сам не понимаешь — как мало времени у тебя, — грустно усмехнулся Хамидулла.
Тура хлопнул его по дряблому плечу:
— Хамидулла, старик, ты меня рано хоронишь — я еще теплый…
— Ты еле-еле теплый… В воскресенье я на петушиных боях за своего Гасана поставлю больше, чем за твою жизнь…
— Почему?
— Потому что честность — это своего рода глупость. Узость ума. За последние годы, пока ты, как сумасшедший, гонялся за мной, вырос на твоих глазах двухголовый дракон! А ты его и не заметил…
Тура терпеливо спросил:
— Вот ты — умный, и расскажи мне — глупому…
— Я был всю жизнь честный блатной… И пока я с вами возился, такие люди, как Рахматулла Юлдашев, с вами не ссорились, а дружили. Подкармливали, подпаивали, сначала дарили подарки, а потом стали давать деньги. Сначала они были под вами, потом сравнялись, теперь они вами управляют… Депутаты, начальники, командиры…
— Мной они никогда не управляли, — сказал сквозь зубы Тура.
— Это правда, — кивнул Хамидулла. — Поэтому тебя выгнали. У дракона две головы — воровство и взяточничество. Одна голова Юлдашева ворует, другая взяткой всей жизнью управляет с момента рождения — в роддоме надо дать, в ясли — надо дать, в детсад — дать, в школу хорошую — дать, в институт, на работу, в больницу — всем дать! И в милицию — обязательно дать! Поэтому ты здесь, на моей супе. И просишь совета…
— Остается взятку дать за Юлдашева на кладбище, — усмехнулся криво Тура.
— Это обеспечит его новый родственник — Равшан Гапуров. Тот, что на твоем месте сидит… Он теперь вышел в большие забияки…
— Слушай, Хамидулла, а если ты меня уже совсем похоронил, то как же мы с тобой будем вместе в золоте купаться?
— Э-э! Со мной тебя еще рано будет хоронить. У Хамидуллы тоже кое-какие силенки имеются. А если я вместе с тобой прижал бы Рахматуллу Юлдашева с Равшаном, тут бы у них кровь из всех пор брызнула. Ладно, я от тебя ответа сейчас не требую. Если смогу, попробую тебе помочь. Ты приехал не на машине?
— На поезде.
— И садился не в Мубеке?
— В Айе. Машина, из которой я вышел, и сейчас крутит по предгорью. Вечером она снова меня подберет в Айе.
— Я так и понял. Тебе гонщик этот помогает, Силов.
— Записать тебе мой телефон?
— У меня есть, — помотал головой Хамидулла.
— Его сменили год назад.
— Я знаю. После того, как Пака в «Чиройли» застрелили, я попросил узнать. У меня тоже появилось такое чувство, как будто нам необходимо встретиться. Вот я и достал его…
Хамидулла привстал.
— Эй, — крикнул он в направлении дома. — Живы там? Гость наш эту ночь в мечети ночевал — голодный. А впереди у него дальняя дорога…
Из газет:
Когда Тура прибыл на станцию Айе, было уже темно. Он долго искал Автомотрису, пока не разглядел ее в глубоких сумерках за блок-постом, позади куч угля, запасенного на зиму.
Силач спал, далеко закинув голову на сиденье, он явно продрог в обтягивающей его узкой, цвета хаки, рубахе, с короткими рукавами и погончиками, похожей на армейскую. Все двери машины были заперты. Тура постучал в стекло, Силач мгновенно проснулся, распахнул дверь и, ничего не сказав, повернул ключ зажигания.
— Как твой эскорт? Точнее, конвойная машина? — спросил Тура.
— Ты имеешь в виду «Ниву»? По-моему, они и сейчас еще ищут меня где-нибудь в районе Педжикента…
— Брата Уммата удалось повидать?
— Нет.
— Не оказалось дома?
