наручники. Дверь бокса оставалась открытой. Напротив сидело двое солдат-конвоиров. Один из них придирался к женщине, находившейся во втором боксе:
— Приведи себя в порядок! На суд едешь, а не на тусовку…
Дверь второго бокса была также открыта. Молодая женщина внутри в невозможно короткой юбке, в расстегнутой кофточке демонстрировала солдатам длинные красивые ноги, грудь.
— Я сказал: приведи себя в порядок! — шумел конвоир.
— А че у меня не в порядке, начальник? — Женщина явно издевалась над ним. — Не пойму! Тут, что ли? — Она еще дальше откинула кофточку, полностью обнажив грудь. — Ты скажи прямо! Может, я тебе понравилась? Тогда запиши адресок… Через два года вернусь…
Другой конвоир, солдат-очкарик, заметил:
— Еще и курит! У-у, тварь!..
Женщина огрызнулась:
— Сам тварь! Встретились бы мы на воле — я б тебе сделала! Очки бы в двух карманах унес…
Автозак внезапно остановился. Конвоиров и арестованных резко качнуло.
— Не дрова везешь! — крикнули из кузова. Стало слышно, как кто-то снаружи открыл дверь.
Это был Баларгимов. Едва мафиози оказался в автозаке, машина тотчас двинулась с места, но ехала тихо.
Баларгимов остановился у бокса, в котором находился Кулиев, вынул изо рта сигарету, которую он до этого курил, сунул в рот Умару Кулиеву. Племянник затянулся дымком.
— …Все схвачены… — быстро заговорил Баларгимов. — Сам видишь! Я здесь, в автозаке! Если рассказать — никто не поверит!
— Прокурор просил расстрел… — Кулиев пытался бодриться.
— Это все игра! — Баларгимов махнул рукой. — Для дураков… Сейчас они просто обязаны тебе вломить на всю катушку — им нельзя иначе, народ разорвет!
Ревел мотор, Баларгимов старался перекричать шум.
— А как поутихнет… Сначала помилуют. Изменят режим, потом на химию. Верка к тебе приедет. Будет нормально… Сам видишь, уж если я здесь — в порядке!
— Спасибо, дядя… — сказал Кулиев.
Последние слова ему уже не пришлось кричать, автозак остановился.
Снаружи открыли дверцу.
— Давай…
Баларгимов выпрыгнул из кузова. С улицы вместе с городским шумом донеслось:
— Держись!
Дверца захлопнулась…
Семирханов еще раз взглянул на фотографию Кулиева, скрепленную печатью, поднял глаза на Саматова.
— Не помните конвоиров? — спросил Тура.
— Нет. Освещение там тусклое. Даже углы не видать…
Семирханов спросил в свою очередь:
— Ну что, освободят его?
Тура не ответил.
У базара Тура увидел телефон-автомат, попросил притормозить.
За забором виднелись машины с узбекскими номерами.
Из динамика, установленного рядом с шашлычной, на крыше тира, звучала песня. Казалось, базар живет веселой удалой жизнью.
На самом деле там было пусто, только у шашлычной толпился народ.
Саматов подошел к автомату, набрал номер.
— Анна!
Она тут же отозвалась:
— Беда, Тура!
— Что-нибудь случилось? Говори быстрее! С тобой?!
— С моим дядей…
— Он заболел?
— Его арестовали. Потом скажу. Я еду к нему!
— Когда мы увидимся?
— Я приеду к тебе. Поздно…
— Я буду ждать.
Тура повесил трубку. Он ничего еще не мог понять.
— Поедете, Товарищ подполковник? — спросил из машины Орезов.
— Езжай. Я немного пройдусь.
Полный дурных предчувствий, Тура шел мимо парикмахерской Гарегина. Стоявший по обычаю на панели хозяин предприятия — представитель частного капитала на восточном побережье — не преминул воспользоваться его состоянием.
— Товарищ подполковник! На вас тяжело смотреть! Вы не можете внушать оптимизм людям, которые обратятся к вам за защитой! За десять минут я обещаю вам изменить ваш имидж…
Тура автоматически взглянул на часы, кивнул. У него еще оставалось время. Но отойти от своих мыслей ему так и не удавалось, даже когда парикмахер наложил на его лицо свои теплые ухоженные пальцы.
— А как вы относитесь к проблеме снежного человека?! — спросил Гарегин задушевно.
Тура очнулся.
— Проблеме… кого? — Ему показалось, что он ослышался.
— Снежного человека, — невозмутимо повторил Гарегин.
Тура громко засмеялся.
— Есть что-нибудь новое? Мне казалось, что вопрос о снежном человеке давно решен.
— Разве вы не читали в «Восточнокаспийском рабочем?» — Гарегин на секунду даже задержал бритву.
— Видимо, я пропустил…
— Два английских туриста видели его своими глазами, — заинтересованно поведал Согомоныч. — Они стояли совсем близко, как от той двери до зеркала. Он был хорошо виден. Краснощекий, уши белые. Босиком…
— А почему уши белые? — Тура заинтересовался.
— Я думаю, отморозил, — бесхитростно объяснил Гарегин. — Мой дед тоже отморозил уши. И они у него до конца жизни оставались белыми. И не только уши. — Он взял салфетку.
Тура почувствовал мгновенный ожог всего лица. Но прежде, чем боль стала нестерпимой, Согомоныч уже приподнял салфетку, охладил и снова набросил ее ему на лицо.
— У вас сегодня вид прекрасно отдохнувшего человека, — любезно сказал Гарегин.
— Спасибо…
— И это — если учесть, что у вас ни минуты свободного времени эти дни… — Гарегин заговорщицки мигнул.
Тура дал понять, что это явное преувеличение, но Гарегин не позволил ввести себя в заблуждение.
— Это вы мне не говорите… — Он огляделся и, убедившись в том, что их не подслушивают, заметил довольно громко. — Народ за вас… С тех пор, как вы и майор Силов тут появились, людям хоть есть на кого надеяться…
— Вы серьезно?
Гарегин даже обиделся:
— Конечно! Знаете, как вас называют? «Борец с мафией из Джизака»!
В милиции Туру уже ждали. Гезель открыла дверь в кабинет:
— К вам отец Умара Кулиева…
— Пусть заходит, — Саматов кивнул.
