– Вижу, что тебе, Эмбер, уже кое-что известно.
– Я бы хотела поговорить с тобой. По-моему, ты один можешь хоть что-то объяснить мне. Брюс уехал. Коринна встревожена и нервна.
– Представляю себе, что творится в доме, – он усмехнулся.
– Да, шум, суета. Коринна не позволила детям выйти на прогулку в сад.
– Она по-своему права.
– Мы говорили о тебе.
– И что же вы обо мне сказали?
– Может быть, ты все-таки впустишь меня и позволишь мне сесть?
– Милая Эмбер, в другое время я бы даже позволил тебе лечь, но сегодня у меня совершенно нет настроения.
– У меня – тоже, – ввернула я.
Он широко распахнул дверь, впуская меня. Я вошла. На кожаном диване лежал раскрытый том трагедий Шекспира. Вероятно, перед моим приходом Санчо читал лежа.
– Может быть, я не вовремя? Ты читал…
– Нет, нет, прошу тебя, садись. Мне и самому хочется поговорить. А Шекспир – собеседник слишком возвышенный.
Мы сели рядом на диване.
– Так, значит, вы с Коринной сплетничали обо мне?
– Я бы не назвала это сплетничаньем.
– А как бы ты это назвала?
– Ну, например, я сказала бы, что мы обменялись несколькими фразами.
– Хотел бы я слышать эти фразы!
В его странном ироническом, почти ерническом тоне я и вправду ощутила нервность. Но чем же эта нервность вызвана?
– Я спросила, почему ты не вышел к завтраку.
– Да, я попросил, чтобы завтрак мне подали сюда. И обедать, и ужинать намереваюсь здесь. И вообще намереваюсь в самое ближайшее время уехать. На следующей неделе в порт направляется несколько кораблей.
Я не знала, что и думать. Санчо прежде казался мне храбрым и решительным человеком. Неужели это бегство нескольких рабов-негров так напугало его? Нет, это на него совсем не похоже. Здесь что-то другое. Но что?
– Коринна была очень взволнована, – продолжала я, – она тревожилась за Брюса и детей. Твое поведение она никак не объяснила, только сказала, что ты нервен и чувствителен.
– Нервен и чувствителен? Да нет, я скорее считаю себя бесчувственным. Но я бы не хотел спорить с Коринной. Я сильно сомневаюсь в ее способности рассуждать и мыслить логически.
– А в моих способностях подобного рода?
– Ты – другое дело!
– Но, Санчо, объясни мне все же, что происходит и как объяснить твое поведение? Не могу же я действительно поверить в то, что у тебя слабые нервы и ты не выходишь в столовую и желаешь поскорее уехать отсюда, потому что боишься!
– Ты все правильно понимаешь, Эмбер. Я ничего не боюсь. Но мне глубоко противна вся эта ситуация.
– Да, я понимаю, что это и в самом деле неприятно. Тем более, что Карлтоны не обращаются жестоко со своими рабами. Этот побег мне даже не очень понятен. Бежать из спокойного дома в джунгли!
– Но, Эмбер, ты умна, скажи мне, приятно было бы тебе кому-либо принадлежать? Да, принадлежать, как дом, диван, плантация…
Я хотела было ответить, что подобное просто не могло бы со мной произойти; но вовремя вспомнила о том, как негодяй Мердок угрожал продать меня в рабство.
– Конечно, мне было бы неприятно кому бы то ни было принадлежать. Но, прости, Санчо, я не могу сравнивать чувства образованного человека с чувствами полудикаря!
– Значит, ты полагаешь, что существует такой уровень чувств, когда человеку приятно быть рабом?
– Но, Санчо, разве у себя на родине, в Африке, эти негры были бы свободными? Разве они не находились в общественных отношениях неравенства и несправедливости? Почему же Карлтоны должны проявлять справедливость в то время, как никто на свете ее не проявляет?
– Все это, может быть, и верно, Эмбер, но кто может запретить мне отстраняться от всего этого? Это именно та разновидность несправедливости, с которой я не желаю иметь ничего общего! И не думаешь ли ты, Эмбер, что если Карлтоны действительно полагают себя образованными людьми, они не должны позволять себе иметь рабов, независимо от того, кем эти рабы являлись у себя на родине. Да, какому- нибудь африканскому племенному царьку, не знающему, что такое письменность, не стыдно владеть рабами, но человеку образованному…
