собственной жизни? Откуда ей известны такие подробности о любви, о близости между мужчиной и женщиной? Неужели она сама… Нет, даже выговорить мне страшно… Но, в сущности, почему? Ведь я хорошо знаю, что такое мужская любовь, да и не только мужская… Тогда почему же меня повергает в такой ужас одно только предположение, что моя дочь была близка с мужчиной? Да что там! Мне неприятно думать даже о том, что молодой человек мог поцеловать, обнять ее. Да какое там обнять! Я вспомнила одно место из ее красочного повествования. Откуда ей известно, как девушка может удовлетворить себя сама, в одиночестве? Неужели она сама и это… Я пыталась успокоить, одернуть себя. Разве я, маленькая девочка, не сжимала бедра по ночам, разве не совала палец в запретное место? Однажды утром тетя Сара, моя приемная мать, застала меня за этим занятием, пребольно высекла и несколько дней посыпала мои пальцы солью. Этими наказаниями она добилась того, что я поняла, чудесной игрой надо заниматься втайне. Но Господи, неужели Анхелита… Как она могла допустить такое? Она плохо воспитала мою дочь. Это потому что моя девочка ей чужая. Она позволила развратить моего ребенка, она не заботилась… Вот ведь юная Ана совсем другая…
Но как глупо я рассуждаю! Анхелита… Видно ведь, что Анхелита все силы кладет на воспитание детей…
Но почему, почему, почему?.. Я любила много раз. Я знаю, какое это наслаждение – испытывать самые разнообразные любовные отношения. Но для своей дочери я вовсе этого не желаю. Я хочу, чтобы она была чистой, целомудренной, чтобы ее торжественно обвенчали в церкви с прекрасным и достойным молодым человеком, который всегда будет любить ее, а она – его, и они никогда не покинут друг друга. Я хочу, чтобы она потеряла девственность в первую брачную ночь на красивой супружеской кровати под балдахином…
Нет, я не могу понять себя…
Селия замолчала, перевела дыхание.
– Селия! – я хотела, чтобы мой голос звучал строго и требовательно, но вместо этого заговорила отчаянно встревоженным, почти плачущим голосом. – Селия, что это такое, то, что ты мне сейчас рассказала? Откуда это? Откуда ты знаешь столько дурного? Кто учил тебя? Ты делала все это? Говори! Скажи мне правду! Слышишь! Не мучай же меня! – я разрыдалась.
Девушка смотрела на меня с испугом и изумлением. Но мои отчаянные слезы, кажется, воздействовали на нее сильнее, нежели могли бы воздействовать строгость и требовательность.
Она села ко мне и обняла меня.
– Мама! Ну мама. Не плачь. Со мной ничего такого никогда не было. Ну совсем, совсем ничего. Я клянусь тебе! Я никогда ни с кем не целовалась, никогда!..
– И то, с пальцем… туда… тоже не делала? – хриплым, прерывающимся от слез голосом спросила я.
– Нет! Мама Анхела однажды увидела, когда мы были маленькие, что мы с Аной так играем и не разрешила нам. Она сказала, что от этого можно заболеть, сойти с ума и даже умереть.
– Но ты-то, кажется, знаешь, что ничего этого не случается!
– Но мы никогда этого не делали. Мы не хотели огорчать маму Анхелу. Ну я клянусь тебе! Клянусь Мадонной!
– Но кто, кто тебя научил? Откуда ты все это знаешь?
– Меня научили разные книги. Я люблю читать. А знаешь, какая библиотека у нас! Я умею читать на разных языках. И по-латыни, и по-гречески, и по-английски! Мама говорит, что если бы я родилась мальчиком, я стала бы ученым человеком! Жаль, что девушкам нельзя учиться в университете! А правда же, то что я рассказала, ничуть не хуже истории о прекрасной Диане сеньора Лопе де Вега?
– Да нет, твоя ужасная сказка больше напоминает мне итальянцев – Аретино, Макиавелли, Боккаччо…
– О, Боккаччо – это такое чудо!
– И почему только тебе позволили прочесть его книги!
– Мама и отец позволяют нам читать все, что мы захотим, – серьезно сказала она. И я почувствовала, что она любит своих родителей и может рассердиться на меня, если я стану осуждать их.
– Да, конечно, они правы, – поспешила согласиться я; впрочем, я уже немного успокоилась и была и в самом деле согласна с воспитательными методами Анхелиты и Мигеля.
– Но все-таки, как ты считаешь, – допытывалась дочь, – у меня хорошо получилось? И ведь это был почти экспромт.
– Селия, если бы не ты это рассказывала, я бы даже слушала с удовольствием, – откровенно призналась я. – А так ты просто напугала меня. Я подумала, что ты сама, не дай Бог, пережила что-нибудь такое страшное и противное.
– Значит, все получилось очень убедительно. Но все-таки я хотела бы все это записать. У тебя здесь есть письменные принадлежности?
– Найдутся, – я вздохнула. – Но ты сначала расскажи мне, что с тобой приключилось дальше на том постоялом дворе…
– Ах, правда, надо же тебе дорассказать! Ну вот… Я рассказала дамам эту историю, чтобы объяснить им, как я очутилась ночью одна на постоялом дворе и в мужском костюме. Обе, и сеньора Мерседес и сеньора Вероника, принялись меня жалеть и даже пригласили в свою карету и обещали довезти до Мадрида. Но я вежливо отказалась и снова попросила их, чтобы они помогли мне выручить моего коня.
Они постучали в ворота. Хозяин отпер.
– Вот этот молодой человек выбрался из вашего гостеприимного дома прогуляться перед рассветом, – жеманно проговорила сеньора Мерседес. – Теперь он собирается уезжать и хотел бы вывести из вашей конюшни своего коня.
– Пусть выводит, – отвечал хозяин и жестом пригласил меня войти.
– Мы тоже войдем, – сказала сеньора Вероника. – Мы хотели бы отдохнуть и перекусить, а потом
