Михаил Андреевич медленно заговорил. О том, что произошло, он рассказал отрывисто, отдельными словами. С трудом можно было понять, в чем дело. Впервые участники экспедиции узнали, как профессор попал в Ущелье Горячих Скал.
Яхонтов был вне себя.
— Почему же вы молчали? — изумлялся и одновременно возмущался он. — Взрослый человек! Ученый! Неужели вы не понимали, что обрекаете себя на страшную смерть! Нужно было немедленно принять меры…
Больному снова стало хуже. Он говорил отдельными фразами, делая большие паузы, порой оставляя мысли недосказанными:
— Я хотел… Надо было… Что-нибудь и для себя… Лично… Главная роль у других… Начальник… Пилоты… Хотелось иметь свое… Только свое!.. Научная репутация. Имя…
Академик понял и теперь глядел на больного, бледный и от скорби и от негодования. Постепенно чувство сострадания взяло верх.
Профессор еле слышно говорил:
— Надеялся на организм… Не думал… что…
— Голубчик, как вы могли это допустить? — не мог успокоиться академик.
— Пока мог… работал над этим вопросом… Самостоятельное исследование…
— Какое несчастье! — не выдержала Наташа. Профессор сделал знак, чтобы Виктор Петрович склонился поближе, и прошептал:
— Там, письмо жене… Передадите… Если удастся вернуться… Дети…
Он хотел еще что-то сказать, но внезапно по лицу его пробежала судорога. Рот остался полуоткрытым, а левый глаз замер неподвижно.
Наташа громко вскрикнула и закрыла лицо руками.
— Умер? — спросил шепотом вошедший на цыпочках Сандомирский.
Академик отрицательно покачал головой.
— Нет! Еще один шаг к концу. Вероятно, это кровоизлияние в мозг. Односторонний паралич…
Коварный радиоактивный яд действовал не сразу. Частицы вещества, распространяющие лучистую энергию, проникли в тело ученого, скопились в клетках костного мозга, выполняющего самую важную роль в деле образования крови. Здесь они вели незаметную, но смертоносную работу. Кроме этого, лучевая болезнь сделала кровеносные сосуды хрупкими и непрочными. В результате последовал паралич. Зрелище было мучительно тяжелым, но никто уже не мог помочь умирающему.
Наступила ночь. У постели профессора осталась только Наташа. Три раза приходил справляться о состоянии больного Виктор Петрович. Потом заглянули Сандомирский и Красницкий. Михаил Андреевич умер глубокой ночью. Почему-то смерть всего чаще приходит к человеку на рассвете.
Похороны происходили на другой день. Среди лилового сумрака на берегу показалась печальная процессия. Четверо мужчин несли на одеяле, по двое с каждой стороны, человеческое тело, завернутое в белую ткань. Позади виднелась фигура женщины, которая плакала.
Группа медленно и торжественно поднялась на плоскогорье. Там на людей налетел сильный ветер.
Михаила Андреевича Шаповалова похоронили совсем недалеко от места, где впервые пристала ракета, высоко над морем. Здесь вырыли могилу и предали земле тело ученого. Никаких речей не было. По лицу Наташи катились слезы. Впрочем, их никто не видел под маской.
Мужчины лучше владели своими чувствами, но у всех было тяжело на сердце. Каждый спрашивал себя: «А я? Что станется со мной?»
Вместо надгробного памятника на могиле водрузили большую глыбу базальта, постояли еще несколько минут и медленно пошли обратно.
С неба хлынул сильный дождь.
Хотя ночь на этой странной планете длилась свыше двух земных недель, но за работой время прошло незаметно. Кроме того, слишком много всяких огорчений выпало на долю оставшихся в живых астронавтов.
Вставали все в семь часов утра, в восемь садились за завтрак, а потом начинались работы в лабораториях и мастерских. В три часа снова собирались в салоне, обедали, отдыхали, затем опять работали до девяти часов вечера. Затем был ужин, и все расходились по каютам, кроме дежурного. Приготовлением пищи и уборкой помещений поочередно занимались все без исключения, а вахту несла даже Наташа.
Несмотря на непроницаемый мрак, регулярно проводились измерения температуры воды и воздуха, барометрического давления, силы и направления ветра, количества осадков. Работу, которую раньше выполнял покойный астроном, разделили между оставшимися. За это время была также закончена гербаризация образцов растений, составлена коллекция горных пород и живых организмов, проявлены кинофильмы и фотоснимки.
Красницкий и Сандомирский привели в порядок все приборы и механизмы ракеты и еще раз осмотрели стратоплан, вездеход и подводную лодку.
Несколько раз появлялись полярные сияния, поражая все новыми и новыми эффектами. В этом отношении природа Венеры была неистощима на выдумки.
Жить ночью было даже легче, чем днем. Температура воздуха и воды за ночной период суток понизилась до плюс 10 градусов. Ветры и волнение на море прекратились, и дожди выпадали редко. Бурные атмосферные явления происходили только на освещенном полушарии. Если бы не темнота и не надоевшие кислородные маски, было бы совсем терпимо. Ночная прохлада после дневной жары была особенно приятной. Днем людям казалось, будто их поместили в парильное отделение русской бани, а ночь на этой планете создавала самые благоприятные условия для работы.
Профессор Шаповалов умер на самом исходе ночи. Вскоре после его смерти наступил трехсуточный рассвет, очень похожий на земной: сначала фиолетовый, затем сиреневый, потом розовый и, наконец, алый и желтый. День вступал в свои права. Красницкий снова спрятал этюдник. Только утренние и вечерние сумерки будили в нем восприятия художника.
Писал он маслом неплохо. Особенно удалось художнику полотно, изображавшее пустынный берег спокойного моря в те часы, когда природа на Венере залита удивительным по красоте нежно-розовым сиянием. Для всякого художника розовая гамма красок является большим испытанием, так как тут легко впасть в сладенькую красивость, но ученый с большим тактом использовал эти краски, нигде не нарушая чувства меры. Глубокие познания в химии и мозолистые руки вполне уживались с тонким вкусом. Своеобразная прелесть здешнего ландшафта была передана в его этюдах с большим настроением.
Астронавты удивлялись:
— Почему только здесь обнаружились ваши таланты, Иван Платонович?
Говоря об искусстве, Красницкий становился более разговорчивым, чем обычно.
— Друзья, — мягко улыбаясь, объяснял он, — после долгого перерыва я увидел краски природы только на Венере. Во время полета так мучительно было полное отсутствие цвета. Кругом черная пустота и абсолютно белый свет Солнца. Ничего больше. Никакого цвета. Это невыносимо. Сначала и здесь было плохо. В полдень планета мрачна и груба по колориту. Зато в сумерки Венера прекрасна. Вот я и пишу теперь…
Всех удивляло, что, говоря о природе и показывая этюды, Иван Платонович трогательно смущался и проявлял чрезвычайную застенчивость. Однако созданные его кистью образы дикой и первозданной природы Венеры вызывали общее восхищение.
