как ей, полной жизни молодой женщине, должно быть, скучно в его объятиях. Со мной все было бы иначе. Вот я бы ей показал, как все должно происходить между мужчиной и женщиной. Но я промолчал. Я не подавал виду, хотя внутренне весь затрепетал, когда взял ее под руку, чтобы проводить до дома. Локоток ее был маленький и тонкий, как и все остальное. Косточки как у птички, и я восторженно держал их в руке. Если уж мне нельзя нигде больше к ней прикоснуться, то я хотя бы почувствовал, какой у нее локоток! Сквозь рукав.
– Я написал пьесу для моих детей, – говорил Лоренцо, когда слуги убрали десерт, – называется «Сан-Джованни и Сан-Паоло». Для каждого из них есть там роль, как и для меня. С ними так весело устраивать представление! Мы надеваем костюмы и играем перед их матерью, все от начала и до конца, а она смеется над нами всю пьесу. Я по ним очень соскучился. Добрая жена и много детей – величайшая благодать, какая дается нам в жизни. – Он сделал глоток вина и, не опуская кубка, смерил меня через весь стол язвительным взглядом сверкающих черных глаз. – Вам бы уже пора подумать о женитьбе, Лука. Вы богаты, у вас есть друзья в лучших семействах.
Он кивнул Ринальдо Ручеллаи, тот поклонился, польщенный вниманием Лоренцо. Лоренцо продолжил:
– Разве вам не давно уж пора обзаводиться семьей? Вы выглядите моложе своих лет, но любому человеку природой предназначено когда-то остепениться наконец и позаботиться о потомстве.
– С недавних пор я об этом подумываю, – признался я.
– С вашей красотой и хваленой мужественностью вам наверняка ужасно хочется иметь жену, – продолжил Лоренцо, играя со мной в давно знакомые «кошки-мышки». – Правду говорят сплетники, что вы иногда за одну ночь посещаете несколько женщин? Вот это неутомимость! Я вам искренне завидую!
Маддалена, сидевшая рядом с мужем во главе стола, опрокинула бокал с вином. Слуга бросился суетливо подтирать гранатовую жидкость.
– Мужественностью могут похвастаться многие флорентийцы, которые берут пример со своих предводителей, – ответил я, невозмутимо глядя на Лоренцо. – А я не придаю значения слухам.
– Возможно, он намеревается увековечить свое имя, – проскрипел Сандро Филипепи. – И Флоренцию наводнят бастарды! Лука, вы, наверное, сын энергичного мужчины и ненасытной женщины!
– Бастардов много, – ответил сидевший рядом со мной Леонардо. – А Лука один.
Дело было поздно вечером, и в столовой богато обставленного дворца Ринальдо Ручеллаи собралась дюжина гостей. Ужин закончился, все были сыты и довольны и повеселели от хорошего вина. Так как ужин давался прежде всего в мою честь, мое место было возле хозяев, рядом с Маддаленой, которая сидела по левую руку от Ручеллаи. Я находился достаточно близко от нее, чтобы весь вечер дышать ее духами с ароматом сирени и лимона, который просто сводил меня с ума. Лоренцо сидел по правую руку от Ручеллаи, напротив меня. После событий в Вольтерре мы впервые за шесть лет встретились в одной комнате и впервые заговорили друг с другом. Мне было не по себе. И Лоренцо с чутьем уличной крысы это чувствовал.
– Ну так как, Лука, собираетесь вы в недалеком будущем жениться? – не отставал от меня Лоренцо.
– Рано или поздно.
– А есть невесты на примете? – спросил Ручеллаи, заинтересовавшись.
Предполагаемые браки, связанные из-за приданого невесты с передачей крупных денежных сумм из одних рук в другие, всегда вызывали во Флоренции оживленный интерес.
– На примете нет, – ответил я.
– Я могла бы представить вас матерям некоторых очень милых девушек, с которыми знакома здесь во Флоренции, если вас, конечно, можно оторвать от ваших женщин, – ледяным тоном предложила Маддалена.
Я повернулся к ней, пораженный таким неожиданным предложением. Опустив длинные ресницы, она не дала мне прочесть свой взгляд. Пришлось напрячься, чтобы не выдать отвращения, вызванного ее словами. Коварный Лоренцо, заметив что-то, даже приподнялся на стуле.
– Думаю, наш дорогой Лука сейчас слишком занят превращением свинца в золото, чтобы думать о женитьбе, – беспечно произнес Леонардо, дабы отвлечь внимание гостей.
– Я слышала, что синьор Лука алхимик, – отозвалась Маддалена. – Как это интересно! Я бы хотела изучать алхимию!
– Лука был бы для вас отличным учителем, – ответил Леонардо, словно обращаясь к ней одной. – Он проводит в мастерской за работой дни напролет. Он читает и перечитывает «Герметический свод» в переводе Фичино. У него вся мастерская завалена трактатами алхимиков. Этот человек одержим главной тайной алхимии!
– Я думал, главная тайна алхимии заключается в бессмертии, – произнес Лоренцо, вертя в руке кубок.
Он изобразил на уродливом лице многозначительную улыбку, напоминая мне, что знает мои тайны.
– Ваш дед как-то сказал мне, что единственное бессмертие, на которое мы можем надеяться, – это любовь к другим людям, – ответил я, зная, что упоминание имени Козимо его затронет.
Лоренцо судорожно отодвинул от себя кубок, и Маддалена молча приказала слуге, чтобы он заново его наполнил.
– Мне хочется верить, что моим картинам суждено своего рода бессмертие и они будут неподвластны времени, как природа, – безмятежно вмешался Леонардо, вновь спасая меня от нежелательного внимания. – Живопись воплощает в себе все разнообразие природы. Поэтому так важно рисовать с натуры, учиться у природы. С этой целью я нанял молодую крестьянку с ребенком, чтобы позировать мне для эскизов Мадонны с младенцем. Эта крестьянка внешне необычайно красива, и я хотел бы запечатлеть сущность ее красоты, чтобы она приводила в восторг зрителя. И не только красоту, но и загадку женственности и обаяния!
– Бессмертна душа, обращенная к Богу и движимая любовью, – заговорил Сандро. – В этом ее обаяние, в той силе, что ею движет. Как говорит Фичино, душа столь восприимчива к красоте, что земная красота становится средством обретения небесной красоты, сущность которой есть вечная гармония и добро.
– Если кто-то и сможет нарисовать божественную красоту, то это будете вы, Леонардо, – тепло сказала Маддалена, и я полюбил ее еще больше за то, что она поддержала Леонардо.
– А я должен считать себя грубым, второсортным ремесленником, которому отказано в благосклонности природы, как мужу, жена которого смыкает колени! – воскликнул Сандро.
– Нет, синьор Филипепи, вовсе не это я имела в виду, ваши работы полны очарования! – горячо отозвалась Маддалена. – Мне нравится ваше «Поклонение волхвов» в Санта Мария Новелла. Эта картина прекрасна, и такое сияние исходит от звезды над нимбом младенца Иисуса, его так нежно держит на коленях мать, и вы так точно уловили взволнованное лицо Козимо де Медичи, изобразив его в образе мудреца, и синьора Лоренцо, и блистательного юного Пико делла Мирандола, коего так высоко ставит Фичино…
– Синьора, не обращайте внимания на Сандро, это великий лукавец, который умеет играть на вашей отзывчивости, – любезно проговорил Леонардо, улыбаясь Маддалене.
– Ну вот! Испортили мне шутку! – проворчал Сандро, но с большой охотой поднял кубок в честь Маддалены.
– Сами знаете, что нужно делать с женой, которая смыкает колени, – совершенно серьезно проговорил Лоренцо. – Перевернуть ее на живот!
Сандро загоготал, Леонардо подавился вином, стараясь не рассмеяться, а Ринальдо Ручеллаи покраснел и улыбнулся под аккуратной седой бородкой. Что же до Маддалены, то она и бровью не повела, сохранив достоинство.
– Бедняжка Кларисса, я выражу ей свое сочувствие, если увижу, что она хромает, – сказала она совершенно невозмутимым тоном.
Ее замечание вызвало дружный смех за столом, и только когда на другом конце стола жены Донати и Томмазо Содерини захлопали и закричали: «Браво, брависсимо!», она покраснела и потупила взор. Она была так восхитительна в тот момент, что я совсем потерял голову и едва мог сдержаться, чтобы не дотронуться до нее.
– Тост за вашу жену, Ручеллаи, она столь же остроумна, сколь и прекрасна! – зааплодировал
