Сандро.
– Она – сокровище! – согласился Ручеллаи и пожал ее руку.
Я вцепился взглядом в его руку и представил, как отпилил бы ее тупым лезвием. А Ручеллаи сказал:
– Мне бы хотелось заказать портрет Маддалены, Сандро! Может быть, потом мы это обсудим?
– Кстати о портретах, мне нравится твой портрет Джиневры де Бенчи, [126] Леонардо, – заметил Лоренцо. – Такое тонкое письмо, и эти веки! Ее лицо будто светится! Я бы хотел заказать портрет моей Клариссы. Она все еще очень мила, а из-под вашей кисти вышла бы чудесная работа!
По лицу его было видно, что он гордится своей римской принцессой, хотя эта гордость и не мешала ему заводить шашни с другими женщинами. Я подумал, что, если бы Маддалена была моей женой, для меня не существовала бы больше ни одна женщина.
– Мы хотим раздать заказы на портреты изменников которые будут помещены на одной стене Палаццо дель Капитано дель Пополо, дабы публично заклеймить их позором. А вы двое не хотели бы принять участие? По сорок флоринов за лицо?
– Я сейчас слишком занят, – уклончиво ответил Леонардо, и его опущенный взгляд нашел мои глаза.
– А я согласен! По сорок флоринов за фигуру я готов нарисовать каждого уличного мальчику во Флоренции, – охотно отозвался Сандро.
– Я как-то слышал, что эту традицию рисовать уличных босяков ввел Джотто, – вставил Лоренцо и, откинувшись в кресле, постучал пальцами по столу.
– Такой заказ мог бы предложить несравненный Козимо, который славился щедростью и чувством гражданского долга, – сказал я и, подражая Лоренцо, тоже застучал по столу.
– Великолепие работ Джотто заключается в том, что он рисовал только с натуры, начиная с детства, когда он был пастухом и рисовал овец и коз в горах! – настойчиво произнес Леонардо, и они с Сандро завели разговор о значении натуры в живописи.
Я их не слушал, а наблюдал за тем, как Маддалена ведет беседу. За минуту на ее прекрасном, выразительном лице пробежало, сменяя друг друга, множество эмоций, мыслей, идей и мнений, словно звуки, льющиеся со струн лиры. И ее нежные руки тоже жили одушевленной жизнью, подкрепляя жестами слова, прикасаясь к руке мужа, напоминая слугам, чтобы они наполняли кубки. Я не хотел слишком пристально смотреть на нее, но ничего не мог поделать с собой и нашел в себе силы опустить глаза лишь после того, как почувствовал, что кто-то под столом надавил на мою ногу. Это был Леонардо. С этой минуты я старался любоваться ею только краем глаза. В основном.
Мы с Леонардо уходили последними. У высоких резных дверей дворца Ручеллаи мы на прощание поблагодарили хозяев.
– Синьор Лука, я поговорила с мужем о том, чтобы учиться у вас. Он согласен, если, конечно, у вас найдется время, – сказала мне Маддалена.
Она стояла рядом с мужем в дверях, и тающий свет от свечей из вестибюля мягко обрисовывал стройные линии ее тела.
– Разумеется, я буду платить вам за потраченное время, – подтвердил Ручеллаи.
Я хотел было сказать, чтобы он пошел и зарезался за мое потраченное время, но Леонардо обхватил меня за плечи и выпихнул с крыльца на улицу.
– Над этим надо подумать, – ответил за меня Леонардо. – Еще раз спасибо за превосходнейший ужин!
Я помахал рукой, и они попрощались, а я все смотрел на дверь, когда она захлопнулась, оставив меня снаружи, а Маддалену внутри – наедине с мужчиной, ее мужем. Вероятно, он сейчас возьмет ее за руку и поведет в спальню. На его месте я бы, по крайней мере, так и сделал. Правда, он уже стар, и, может быть, его кровь сейчас остынет, и он не станет раздевать ее медленно, чтобы с наслаждением обнажить каждый кусочек ее идеальной кожи, упругую грудь и тонкую талию.
– Прекратите! – резко оборвал мои мысли Леонардо. – Лука, на вас жалко смотреть! – Он схватил меня за плечо камзола и встряхнул разок, уводя прочь от дома по освещенной луной улице. – Красота этой женщины превратила вас в мальчишку!
– Думаешь, кто-нибудь еще заметил? – спросил я.
Леонардо усмехнулся и покачал головой.
– Быть может, Лоренцо. Он ничего не упустит.
– Никогда она не станет моей, – печально произнес я, и мы какое-то время шли молча.
Грудь мою давила тоска, точно кожаный ремень, затянутый слишком туго. Для меня она неприкасаема. Как я мог подобраться к любви так близко и быть отвергнутым? Я поднял глаза к иссиня-черному небу, усыпанному молочными звездами.
– Ну не будет! И что же в этом такого… как вы там выражаетесь, мой Лука… э… нестерпимого? – спросил Леонардо.
Он резко остановился и повернулся ко мне, взял меня за руки и, обхватив их ладонями, поднял наши руки вверх. Лунный свет серебрил его золотисто-рыжие волосы, окружив его голову расплывчатым нимбом, как у святого. Он впился в меня настойчивым, пристальным взглядом, словно стараясь проникнуть в мои мысли.
– Леонардо? – неуверенно промямлил я, и он отпустил мою руку.
– Неужели вы не понимаете, что я чувствую к вам? – тихо спросил он, глядя на меня с высоты своего роста. – Что я чувствую с того самого дня, когда увидел, как вы, прекраснее ангела, поднимаетесь по склону Монте Альбано к моей пещере? Все эти годы я любил вас. Только вас, Лука. А вы представляете, что могло бы быть между нами?
Он прерывисто дышал, и я чувствовал, как просыпается в нем мужская чувственность, сокровенное эротическое начало. Он был возбужден и одновременно нежен, его через край переполняла сила и незащищенность человека, который предлагал себя мне. И, как ни странно, отвращения я не испытал. После того, что я пережил ребенком у Сильвано, я думал, что от подобного меня просто стошнит, я приду в бешенство, не выдержу и схвачусь за кинжал, который носил на бедре. Но это же Леонардо, которого я люблю! Ничто в нем не вызывало у меня омерзения. Я был тронут его искренностью, которую очень ценил, и прямотой, с которой он не побоялся открыться мне, – у меня бы никогда не хватило на это духу.
– Нет, мальчик мой, я не такой, – тихо ответил я, но не отпрянул.
Я просто стоял, ощущая свою пробудившуюся чувственность, но она была наполнена Маддаленой, и, возможно, это произошло с самого первого дня нашей встречи, когда я увидел эту прелестную девочку, храбро перенесшую страдания. Я знал, какие ужасы она пережила, когда ее изнасиловали два кондотьера. Точно такой же ужас запечатлелся в моей памяти и навсегда отразился на всем моем существе. Я видел, как она помогала другим детям. Я тоже пытался делать это когда-то у Сильвано. Оставшись без отца, она оказалась одна в целом свете, так же как я. И я видел, как она сумела пережить обрушившееся на нее зло, сохранив несломленный дух. Я знал, чего это стоит. Я понимал ее и все эти годы ждал именно ту, кто сможет понять меня. Только женщина, перенесшая такие же зверства и сохранившая себя теми же средствами, что и я, могла бы меня понять.
– Ты не такой, как я! – с надрывом воскликнул он. – Я люблю тебя, но это невозможно, потому что ты не такой, как я, ни на йоту!
В голосе его звучала нестерпимая боль. Я остался стоять неподвижно и только кивнул. Он отшатнулся от меня, как от ползучего гада. Затем выпрямился и гордо вскинул благородную голову.
– Все равно это пустая трата времени. У меня много работы, мне нужно писать, наблюдать, изучать анатомию. Чувственность только помешала бы в моих трудах. А страсть к знаниям прогоняет из головы чувственность.
Его отрешенный взгляд был направлен куда-то в пустоту.
– Леонардо, ты еще полюбишь, – тихо ответил я, чувствуя жалость.
– Я все равно скоро уеду из Флоренции. Может быть, в Милан или в Венецию. Есть кое-какие задумки насчет нового оружия, – произнес он, точно говоря сам с собой.
Он ускорил шаг, и мне пришлось его догонять.
