мальчиком.
– Сейчас я тщательно осмотрю тебя, Убальдо. Это мой ученик Лука, и он будет наблюдать. Тогда и решим, как тебе помочь.
Он оттянул нижнее веко мальчика и рассмотрел зрачки. Приложил ухо к груди мальчика, послушал и взял его забинтованную руку. Убальдо застонал и облизал губы. Он впился в нас черными, как у матери, глазами, но не закричал. Сфорно размотал повязку.
– Храбрый ты мальчик, Убальдо, – сказал Сфорно, и в нос ударил гнилой запах.
Сфорно указал на гнойную резаную рану на предплечье, но тут и без врача было ясно, что она заражена. Из раны сочилась жидкость со скверным запахом. Кожа вокруг стала сине-бурой и переходила в покрасневшую опухлость, а от нее шли темно-красные линии. Прямо на глазах границы заражения распространились еще дальше к запястью и к локтю, и еще больше коричневой кожи вокруг раны посинело. Убальдо застонал и заметался по подушке.
– Убальдо, мне нужно поговорить с твоими родителями, – мягко произнес Сфорно и многозначительно посмотрел на меня.
Я все понял: его взгляд означал, что рука пропала.
– Тебе повезло, что твои родители так заботятся о тебе, – прошептал я, когда Сфорно отошел.
Я не знал, станет ли отвечать Убальдо – сможет ли. Он приподнял голову и сделал храбрую, но мучительную попытку улыбнуться.
– Знаю. А разве не все родители заботятся о своих детях? Твои, наверное, тоже. Тебе лет примерно как мне. Я играл мечом с моим кузеном. Он не хотел меня поранить. Что возьмешь с мальчика! Он еще малыш. Я повел себя беспечно, не ожидая от него такой силы.
– Очень болит? – спросил я, разглядывая рану.
У меня закололо руки, как и прошлой ночью у Гебера. Я совсем не спал, но перед глазами мелькнули странные образы, точно во сне: о времени, которое еще только придет, однако я не спал. На меня как будто навалилось что-то тяжелое, невидимый камень. Дыхание стало глубже и медленнее. Ко мне возвращалась магия философского камня.
– Больно, только когда я не сплю. – Мальчик попробовал улыбнуться, но вместо этого застонал. – С тобой наверняка ничего подобного никогда не случалось, ты вряд ли повел бы себя так глупо.
– Но я знаю, что такое боль, – ответил я.
Руки у меня зудели и стали горячими. Меня охватил неуемный порыв дотронуться до Убальдо. Руки по собственной воле потянулись к его руке. Я крепко схватил его за руку, у запястья и у локтя. Жар в моих руках стал еще горячее, пока ладони не превратились почти в пламя.
– Какие у тебя холодные, приятные руки! – произнес Убальдо и вздохнул.
Я застонал, и поток ощущений хлынул мне в руки, как вода из подземного источника. Синяя и бурая кожа вокруг раны сначала вздулась пузырем, а потом из него засочилась липкая красновато-коричневая жидкость со сладковатым запахом. Она потекла по руке, запачкав белые простыни. Сам не знаю почему, но я продолжал крепко сжимать его руку, вперив взгляд в рану. Спустя несколько секунд жижа превратилась в молочно-белую жидкость, а затем стала бесцветной. Прямо у меня на глазах опухоль спала, как отступивший прилив. Покраснение на коже прошло, а сине-бурый цвет вокруг раны сменился красноватым, а затем розовым, как закат, возвратившийся после того, как спустилась тьма.
Убальдо застонал и, откинув голову, закрыл глаза.
– И поэтому руку необходимо ампутировать… – произнес Сфорно печальным и твердым голосом опытного врача, вновь входя вместе с родителями мальчика в комнату и указывая на больную руку.
И тут он вдруг ахнул.
– Лука, что ты делаешь? Что это значит?
– Мне прекратить? – испуганно воскликнул я, выпустив руку мальчика.
– Нет! – крикнул Сфорно. – Что бы ты ни делал, продолжай!
И я снова перевел взгляд на руку Убальдо. Покраснение бледнело, из опухлости до сих пор сочилась жидкость, а багровые линии втягивались обратно в рану, словно нити, сматывающиеся на шпульку. Мать Убальдо негромко вскрикнула. Я сосредоточился на руке, наблюдая, как она возвращается к почти нормальному виду. Порез никуда не исчез, но кожа вокруг него стала розовой и мягкой.
– Матерь Божья! – воскликнул синьор Содерини. – Благодарю тебя, Мадонна!
– Это чудо, – выдохнула мать. – Когда-то в Фьезоле я видела, как женщина возложила руки на мужчину и остановила кровотечение, как священники усмиряли бесноватых своими молитвами, но никогда не видела ничего подобного!
Она наклонилась поцеловать Убальдо, который уже громко храпел. Когда она прижалась щекой к его щеке, я позавидовал тому, как ласкова с ним мать.
– Жар спал! – воскликнула мать. – Жар спал! Слава Богу!
– Тебя, наверное, благословил Бог таким даром, – вслед за ней воскликнул синьор Содерини. – Я слыхал, про тебя говорили, будто ты в сговоре с дьяволом… Этот гаденыш, сын Сильвано, владельца борделя, такие сплетни о тебе распускает…
– Николо Сильвано и не такого наврет, – ответил я испуганно и отступил в сторону.
Может, стоило потихоньку двигаться к двери, на случай, если придется быстро уносить ноги? Я слишком живо еще помнил, что случилось, когда люди прошлый раз назвали меня колдуном, на площади Оньисанти. Меня чуть не сожгли на костре.
– Ну конечно он врет! – согласился Содерини. – Ты не можешь быть приспешником дьявола, ведь колдуны пользуются своей силой не для благих дел. Ни один колдун не вылечил бы так ребенка!
– Я не колдун, – заверил я смущенно.
Но в душе у меня шевельнулся страх, ведь вчерашнее путешествие могло быть колдовством. Конечно, Гебер сказал бы, что алхимия – это вовсе не колдовство, а тщательно продуманный метод и практическое применение природных стихий. Сам я не был в этом уверен, но Гебер думал именно так. Да и способность к таким путешествиям была моим свойством, как и мое уродство, замедленное взросление и неестественное здоровье. Как я могу сказать о себе, что я не колдун? Может быть, так оно и есть. Может быть, я от рождения был таким, и поэтому мои родители выбросили своего сына на улицу, в отличие от любящих родителей Убальдо. У меня появились новые вопросы к Геберу. А пока мне нужно было защититься.
– Я не колдун! – снова произнес я, почти прокричал.
– А я обещаю, что так и скажу людям – ты не колдун! – сказал Содерини, положив руку мне на плечо.
– Может быть, лучше вообще об этом не заговаривать, – предложил я.
– Люди будут допытываться, – шепотом произнесла мать Убальдо. – Флоренция полнится слухами, а некоторые вещи, которые шепотом передают о Луке Бастардо, – достаточно тяжкие обвинения, чтобы привести его на виселицу или на костер.
– Я не хочу ни на виселицу, ни на костер, – ответил я и услышал, как бешено заколотилось в груди сердце.
Она кивнула и бочком подошла ко мне.
– Николо Сильвано говорит, что Лука не стареет, как все остальные, что он получил вечную молодость за то, что заключил сделку с дьяволом. Это может и не быть правдой, но выглядит Лука удивительно. Он так красив, и его красота почти волшебна.
Она стрельнула в меня взглядом из-под опущенных ресниц и дотронулась до моей щеки. Меня это так напугало, что я едва не отшатнулся.
– Чем меньше обо мне говорят, тем лучше, – упрямо ответил я.
– Возможно, Лука прав, – вмешался Сфорно.
Он растерянно моргал, не в силах справиться с потрясением, но наконец все же овладел собой.
– Мой юный ученик очень талантлив. Я уверен, он обладает… гм… природным даром целительства, как та женщина из Фьезоле. Я хорошо знаю Луку и уверен – он не колдун. И с дьяволом он дел не имеет. Он умный и достойный молодой человек, которому выпало много трудностей в жизни.
– Он спас нашего сына! – сказал Содерини, сквозь слезы глядя на меня.
– Да, но люди выносят из разговоров то, что хотят услышать. Стоит только сказать: «Он не колдун», как многие начнут сомневаться, просто потому, что Лука был упомянут в связи с колдовством, – терпеливо
