На дне песчаный узор, повторяющий рельеф верхних маленьких волн. Ну что за чудесность!
Вижу тебя князем Гвидоном. В синем кафтане, заломленной шапке. Широким шагом меряешь свою межу. С ветром побрательники. Я бегу вслед берегом и кричу: «Царевич, я здесь!..» – «Знать, близка судьба твоя, ведь царевна – это я». Но ветер сносит мой крик. Слышно, как кричат чайки.
Всем, любящим море, в радость переписываю из Бориса Пастернака:
В небе – птицы, улетающие на юг. Кричащие про это так пронзительно, и весь строй – роем, не по прямой, а по спирали, – возвращающийся на «круги своя» и, тем не менее, удаляющийся. Не экономно, но пронзительно.
Тополя вдоль трассы плотные, крымские. Новый сорт винограда кистями вверх.
Вечер, посвященный передаче от Михаила Барышникова акварелей Максимилиана Волошина в дар московскому ГМИИ имени Пушкина, открыл министр культуры, в свою очередь представив удивительного молодого человека с усиками-антеннами до ушей. Человечек оказался курьером, не без трудностей доставившим акварели в Москву. Особенно понравилась одна акварель, самая светлая, в пепельных тонах, – судя по дате, написанная на следующий день после того, как с Максом приключился удар.
БАБОЧКИ
В этом году на биостанции – много бабочек, просто очень много. Летят над морем куда-то одним им ведомым маршрутом, далеко от берега, не боясь замочить в воде свои крылышки. Как будто их пригласили на прием к королевской чете и отказаться невозможно.
Бабочек много, точно как и в тот год, в середине семидесятых, когда мы с сестрой попали сюда впервые.
Сойдя в первых числах августа с поезда Москва – Феодосия, я предложила сестре сначала ехать в Коктебель, в котором уже была и который сразу запал мне в душу зноем, морем и свободой. Но, безуспешно пропетляв большую часть дня по плотно занятым коктебельским дворам, постоя не нашли и вынуждены были к вечеру вернуться на шоссе. На стоянке местные водилы посоветовали проехать вперед, в сторону Судака, до биостанции, где никогда не бывает наплыва отдыхающих. К нам прибились еще двое мальчишек, младше нас, учившихся в последних классах, и, заняв машину на четверых, удачно сэкономив, мы тронулись в путь.
На юге темнеет рано – и за те двадцать минут, что мы были в дороге, порядочно стемнело. Расплатившись, выбравшись из старого дребезжащего «москвича» на невзрачную бетонную дорогу, толком не понимая и не видя, где тут поселок, где море и где собственно биостанция, мы пошли на мах шофера «идти туда». Слева, повыше на горе, белел дом. И как в сказках идут на избушку, замок, огонек, мы потянулись в сторону белеющего строения, оказавшегося домом для сотрудников биостанции. И сразу сняли для себя комнату – за рубль, и терраску для парнишек – за семьдесят копеек.
На следующее утро мы огляделись. В комнату залетали бабочки. Они возникали перед глазами, словно воздушные пузырьки, спускались с неба белыми лепестками роз. «Ну, просто Индия», – засмеялись мы. И тот первый смех, вызванный бабочками, продолжался уже общим смехом на все что угодно в течение всего отпущенного нам срока – двух недель пребывания на биостанции. Мы смеялись из-за того, что выход из моря – на неудобные камни, что созревающий шиповник колется. Смеялись, что пляж находится очень низко под горой и просто далеко и, чтобы попасть на него, нужно спускаться по крутой, вырубленной из грубого камня лестнице с поворотами. Спускаться еще ладно, а подниматься? Мы хохотали при подъеме уже на третьей ступеньке, потому что нога не хотела подниматься на следующую и нам не хватало дыхания. Мы закатывались смехом оттого, что поблизости в округе нет ни одного продуктового магазина, а рынка вообще не видно. Смеялись, глядя сверху на мальчишек, которые тащили в гору картошку и на нашу долю. Смеялись, смеялись, смеялись... И отмахивались от бабочек. «Ну, налетели... Индира Ганди...» Вечером бабочки исчезали, зато зажигались звезды.
Тем же знойным августом море пригнало к берегам биостанции много таинственных рассказов. В Европе со страниц глянцевых журналов тогда красовалось Лох-Несское чудовище. Соседки по пляжу, расправляясь с мелкими черными семечками, повествовали о молочнице, видевшей в Кара-Дагской бухте кого-то, похожего на змея, еще в двадцатые годы, и егере, который не так давно с Чертова пальца – вертикальный выступ на хребте – усмотрел высунувшуюся из волн чью-то голову, размером с лошадь, и тень огромной толстой змеи. «А мертвые дельфины, выброшенные на берег с выеденным одним укусом брюхом?..» В мертвый город – причудливые камни, продукт выветривания, – не следовало ходить в полнолуние. Давно в одну такую лунную ночь по дороге в свой монастырь по мертвому городу проходили трое монахов: двое умерли сразу, третий потерял рассудок. И с чем они встретились на залитой луной теплой тропе – никто не знает. Король и Королева – скалы на Карагаче – спускаются в море, каждый год на несколько сантиметров. Когда они спустятся к первой волне, откроется коридор в иные времена и пространства – и что-то произойдет.
Распластав крылышки, бабочка-море тихо покачивалась на волнах. На бархатный полог неба выставляли светящиеся фигуры. В наступающей темноте они становились все выразительнее. Кто-то садился за большую шахматную партию. На рассвете звезды смахивали с доски. Возможно, под утро они опускались бабочками.
«Как много бабочек в этом году на биостанции», – сказала я и заплакала. Потому что со мной не было моей сестры. Ее уже давно не было в живых, и мне не с кем было засмеяться.
ПОНЗА
На морскую прогулку на остров Понза итальянцы забрали нас в первое же воскресенье, не дав толком адаптироваться к июльскому зною. Нас – значит, меня, как переводчицу, и группу примерно из двадцати русских детей, прибывших в рамках благотворительной программы «Дети из России на летний отдых в Италию». Накануне нашего приезда итальянским семьям объявили, что детей они будут принимать из Чернобыля, то есть особо нуждающихся в щедром солнце и ласковом море. Однако в то лето Министерство иностранных дел выделило по разнарядке партию мурманских детей, на взгляд итальянцев, очевидно, ослабленных: в черно-белой одежке, не лоснящихся упитанностью, а главное, бледных. Естественно, откуда в Мурманске солнце? Хотя море там есть, не Средиземное, зато свое, Баренцево, бьющее холодной белой пеной. И если бы Афродите суждено было родиться из мурманского прибоя, она должна была бы появиться в чем-то вязаном, во всяком случае, в вязаной шапочке и вязаных носках. Принимала нас провинция Лацио. Географически провинция – самая серединная. Столица – город Рим. Вечный Рим. На юг от него, в двадцати километрах южнее, и размещался городок Латина, который принимал русскую делегацию. Городок был заложен и построен Муссолини прямо в сердцевине Понтийских болот в 1934 году, за что итальянцы чтят дуче до сих пор, так как он предоставил им работу. Дочери хозяйки, примерно одного со мной возраста, буквально с порога осведомились у меня:
– А в Москве работа есть?
– Работа?.. – протянула я философски, допивая вторую чашечку эспрессо, и совершенно напрасно, так как последующие три ночи провела с открытыми глазами. – Да, у нас ее сколько хочешь... этой работы.
